Василий Ганибесов: Старатели

Перед Усольцевым отчетливо, ясно встали причудливые очертания близко подступившего горизонта, угрюмые хребты, гололобые азиатские сопки.

Сибирь!..

Суровое горно-таежное Забайкалье...

Около кустарников, густо разросшихся на берегу мутно-желтой от приискового ила Мунги, Усольцев встретил Данилу Жмаева — коммуниста, забойщика старательской артели 14-й шахты. Это был высокий, атлетического сложения старатель. Он тащил из кустов с полвоза рубленной старателями ольхи.

— Здорово, Жмаев! — окликнул его Усольцев, сворачивая к нему. — Ты чего тут?

— Здравствуйте. Не подходи: тут шахта — сорваться можно.

— Где? — поспешно спросил Усольцев, отступая к дороге, оглядываясь кругом.

— А вот эта лужа-то. Это шахта затопленная.

Шагах в пяти от Усольцева светлела лужица, кругом заросшая осокой и молодым камышом, подернувшаяся от бережков зеленой плесенью.

— Это и есть шахта, — видя недоверчивый взгляд Усольцева, повторил Жмаев.

Он выбрал из хвороста длинную прямую вершинку и, осторожно подступив к луже, сильным взмахом, как дротик, бросил палку в воду. Палка булькнула и с вершиной глубоко ушла в воду.

— Это капкан! Что же ее не завалят? — спросил Усольцев.

— Огородить бы и то, — Жмаев махнул рукой. — А вот на прошлой неделе около «Сухой» шахты щаплыгинский жеребенок пасся. Подошел к такой же лужице попить, булькнул в нее, да только его и видели.

— Много их... таких?

— Луж-то? — Жмаев засмеялся, забрасывая лужу хворостом. — Вся Мунга ископана. И вверху, и внизу, до Унды.

— Ты сюда за этим и пришел? — помогая забрасывать, спросил Усольцев.

— Нет. Я на «Сухую», к Кешке Звереву. Трос хочу попросить у него.

— Ну, пойдем. Я туда же.

Жмаев поправил кучу хвороста, поставил в вершину ее сигнальную вешку и, путаясь в широких шароварах, догнал Усольцева около старых отвалов. Стараясь шагать в ногу с ним, спросил:

— Говорят, в воронку попал?

— Попал, — ответил Усольцев.

Жмаев снял брезентовую на вате шляпу, ладонью обтер белый лоб и привычным движением пальцев убрал с глаз черный вьющийся чуб. Сбоку глядя на Усольцева, он почувствовал в нем сильного и с уважением к этой силе сказал:

— Все-таки ты бы зря-то не прыгал в воронки-то. А то, знаешь... не долго ты у нас тут напрыгаешься.

— Я не зря прыгал.

— Ладно — вот так вышло. А то могло утянуть к черту в прорву.

— Ну, ты и сам прыгнул бы!

— Если дело верное — прыгнул бы, — согласился Жмаев. — А зря — нет, не полез бы.

— Вот ч-чудило! — Усольцев засмеялся, останавливаясь и оглядывая Данилу. — Ты что же, уселся бы там, на отвал, и стал думать: верное тут дело или нет?.. Так, что ли?

Жмаев опять снял шляпу и со лба до затылка провел по черной чубатой голове ладонью.

— А может, и... тоже бы прыгнул... Прыгнул бы! — решительно проговорил он.

В кустарниках им попалась еще лужа. Около нее Усольцев увидел сидящего на корточках человека и свернул к нему. Старатель мыл на лотке, выбирая из него гальки и внимательно рассматривая их на ладони, боясь, видимо, выбросить с гальками золотой самородок. Усольцев подождал, не оглянется ли старатель, но тот, увлеченный своим делом, не замечал его.

— Ну, как? — спросил Усольцев, заглядывая в деревянную тарелку через плечо старателя.

— Погоди, — пробурчал старатель, продолжая мыть.

Гальки он все выбрал и бросил. Попалась одна, черная, тяжелая. Он попробовал ее на зуб и тоже бросил. Наконец в лотке остались только шлихи — золотоносный песок, освобожденный после промывки от посторонних примесей. Старатель осторожно смыл их и вгляделся: на темном поле лотка блеснули три крохотные золотинки. Лотошник пальцем собрал их в группу, посмотрел, подняв лоток к самым глазам, и вдруг, озлобясь, плюнул на них и с размаху шлепнул лоток в воду.

— Что? — спросил Усольцев. — Плохо?

Лотошник, видимо, приняв эти слова за издевку, вскочил, как ужаленный, но, узнав Усольцева, бойко, с цыганским выговором, поздоровался, сверкнув зубами:

— Здравствуйте, товарищ начальник! Золото мою и... судьбу проклинаю, — он сорвал с головы фуражку, тряхнул кудрявой головою.

— Что так?

— Да как же! — под прищуренными лукаво дрожащими ресницами цыгана весело заблестели разбойные глаза. — Земли вон ведер сто промыл, а золота и полведра нет.

Усольцев изумленно посмотрел на цыгана, оглянулся на Жмаева, и оба они захохотали.

Вдруг лукавые глаза лотошника недобро сверкнули.

— Смеетесь?! Мене не смешно. Мене горько... Обманули, теперь смеетесь?! — визгливо закричал он. — Вербовали — золотые горы сулили! «Какао, — передразнивая кого-то, загнусавил цыган, — крупчатка, папиросы, спирт, золото...» Где? Первый раз попался ромэно. Научили! — кланяясь, издевательски благодарил он. — Спасибо!