Анатолий Ткаченко - В поисках синекуры

Корин сбил огонь по нижнему краю очага, стало не так припекать, прошел вперед, пригасил ближний ряд обуглившихся бревен. Затем, волоча за собой шланг, полез на штабель.

Короткими шагами, защищаясь струей воды, а то и окатывая себя ею, он поднимался вверх по штабелям, все ближе подходя к бушующему огню. Вот он остановился на фоне кроваво льющегося в сумерки неба пламени, пригнул голову, ссутулился, совсем крошечный средь громады горящего леса, и бил, бил белым шлейфом воды в прорву пожара; вода же — так виделось с берега Струйного — вяло испарялась, едва коснувшись огня.

Люди столпились в напряженном возбуждении: одни восторгались смелостью начальника отряда, другие порицали его безумный риск. Но когда заметили, что позади Корина меж бревен начали промелькивать быстрые выплески огня, все и единодушно заговорили, закричали:

— Назад!

— Оглянись, Ефремыч!

— Что же мы стоим...

— Где Коновальцев?

— Эй, кто смелый — на штабеля!

Иван Коновальцев, пилот Дима Хоробов, бульдозерист Павел Брайдровских, еще несколько пожарников быстро перенесли мотопомпу с левого края лесосклада — залить огонь позади Корина, дать ему отступить; сигналов он не видел, голосов не слышал. Они установили ее, наладили шланги, запустили мотор... И тут все замерли в оцепенении — и работавшие, и говорившие — середина лесосклада рухнула, вздыбив грохочущий, подобный вулканическому, столб огня и дыма, мгновенно затемнив гарью пространство над лесоскладом, берегами Струйного.

Когда слегка просветлел воздух, люди увидели: разрушенные штабеля леса горели всюду, а середина клокотала огромным кратером.

Спасать было некого. Тушить — бесполезно. Такое пламя иссякает само, истребив все дотла.

Люди, а их собралось здесь не менее двух сотен, обнажили головы и стояли молча в багровом зареве средь черной таежной ночи.

Еще с вечера Вера узнала от шофера, приехавшего из группы Коновальцева, что загорелся лесосклад. Она и напугалась и обрадовалась разом: горит — это плохо, но пусть сгинет наконец этот несчастный лес, от него одни беды.

Она почти спокойно легла спать в своей комнате, возле рации, уснула легко и снов никаких не видела. Лишь под утро, только-только начало светать, она сперва услышала сквозь дрему негромкие беспокойные голоса, а затем, ясно ничего не поняв, очнулась с испуганным частым биением сердца, прислушалась. Говорили Марковна и повариха Анюта:

— Не спасли, выходит... Или хоть живой?

— Где ж в этаком пекле...

— Да ты-то точно знаешь? — сердито повысила голос Марковна.

— Сама глазами не видела. Прибежал тут один заполошный... Мой Семен туда поехал, вот вернется... — Анюта вздохнула, тихонько заохала.

— И не удержал никто?

— Его удержишь...

Вера вскочила, накинула платье, босиком выбежала в просторную горницу, желто мерцавшую светом лампадки под иконами, увидела женщин, сразу примолкших, потупившихся, спросила строго:

— Где? Кто?

Марковна промолчала, кротко скосив глаза на лампадку, Анюта же, чуть помедлив в растерянности, замахала руками,запричитала:

— Да что ты, милая... и нигде, и никто... разговоры одне... ишь как сбледнела... ты сядь вот сюда да успокойся... подождем вместе Семена, вот от ево узнаем... чайку согреем...

Не дослушав ее, Вера метнулась к порогу, сунула ноги в башмаки, выбежала на улицу — холодную, выбеленную инеем; здесь, вроде бы остыв немного, она подумала минуту: идти к гаражу и просить машину или не терять зря времени? Да, не терять: кто повезет ее в такую рань, кто распорядится дать машину? И, слыша на крыльце голоса Марковны и Анюты, боясь, что они задержат ее, Вера заторопилась в конец поселка, где, она знала, есть дорога на приток Струйный.

Узкая просека средь еловой тайги едва проглядывала желтизной перетертой глины, ноги запинались о корни, невидимые пеньки, проваливались в пухлые, обдающие пылью выбоины; Вера бежала меж борозд автомобильной колеи, по натоптанной пешеходами тропе, но часто оступалась, падала; ушибла колено, исцарапала ладони, локти, ударилась головой о дерево и несколько минут стояла, растирая виски и опоминаясь: где она, куда торопится?.. Опять бежала в сумеречь тайги, до кровавого жжения напрягала глаза, падала, молча, упрямо, со стиснутыми зубами поднималась, зная, помня одно: успеть, увидеть, спасти!

На берег Струйного Вера выбежала, когда поверх тайги широко занимался белый стылый рассвет, и лагерь пожарных, ясно освещенный им, выглядел, как бивак разгромленного войска: люди спали где кто приткнулся, прикорнул, прилег. По ту сторону притока мертво чернел выгоревший лес. И только напротив, у самого берега, догорало, мерцая багровым жаром, огромное кострище.