Помилование

Уж для одной–то Марии Терезы дело еще найдется. Кто за нее заступится, если не я, кто защитит, кто от беды укроет? Кто у нее есть, кроме меня?»

— Уговорю! — твердо сказал он. — Не может быть, чтобы не уговорил. Он поверит.

— О Любомир! — только и сказала она. Убаюканная сладкими надеждами, счастливо спала в эту ночь Мария Тереза. Даже снов не видела. Наверное, с самого начала войны эта была ее первая счастливая ночь. Утром сержант Зух пришел к штабной землянке и встал перед командиром батальона капитаном Казариным.

— Разрешите обратиться…

Командир разрешил. Любомир, хоть и с запинкой да с заминкой, но доложил о своей просьбе. С пепельно–желтым лицом, усохшими синими губами, с тусклыми серыми глазами, капитан выслушал Зуха, морщась от боли. Опять расходилась печень. И не без причины: вчера он получил весть, что жена бросила его, ушла к другому. Ко всему женскому роду чувствовал он сейчас ненависть и отвращение. Разумеется, Мария Тереза была из тех же, кого в эту минуту проклинал в душе капитан Казарин.

Поняв, в чем дело, он резко оборвал Зуха:

— Занимайтесь своим делом, сержант Зуд!

— Зух! — поправил Любомир.

— Зуд! — повторил Казарин мертвым, как скрип пилы, голосом. — Не зудит, а чешетесь. Кру–гом!

Мария Тереза копала землю в саду. Встревоженная вялой походкой Любомира, она выпрямилась и встала, положив обе руки на черенок лопаты.

— Давай покопаю, — сказал Любомир, подойдя к ней.

— Не копай, рассказывай.

— Плохо. И не расскажешь…

Спокойно выслушала Мария Тереза новость, только в глазах ее будто заслонка упала — хлоп, и погас свет. Но потом снова проблеснул и замерцал. Хоть ночь и проспала беззаботно, проснулась со смутой в сердце. И, как ни старалась, радости вчерашних надежд вернуть не смогла, она осталась по ту сторону ночи. «Любомир… Любомир…»— позвала она. Но радость заблудилась где–то, обратно не пришла. Чуткое сердце сказало: это нам так просто не обойдется. Потому и к безжалостному приговору капитана Мария Тереза наполовину была готова.

— У твоего командира сердца нет! — с горечью сказала она. — Как он живет… без сердца?

— Живет как–то…

Только самого себя винил перед ней Любомир. Безголовый! Наговорил, наобещал, обнадежил! Впрочем, он ведь и сам верил в это. А разве тяжкий грех — в том обнадежить человека, во что веришь и сам.

— Жить–то живет… — повторил он. Но договорить не успел, послышался густой голос старшины Хомичука:

— Сержант Зух! К столу пожалуйте! Кушать подано! «Нашел время шутить, бестолочь!» — подумал сержант.

— Иди, — тихо сказала Мария Тереза. И окрепшим голосом добавила: — Выше голову, тореадор! Бой с быком еще не окончен! — И она, загоняя лопату глубоко в землю, снова принялась копать.

— Есть выше голову! — ответил Зух, перепрыгнул через плетень и исчез.

Снова, не в пример утру, связав оборвавшиеся надежды, утешив измаявшиеся души, верный самому себе, пришел вечер. Набравший за половину месяц по небу уже не младенцем–сиротой плывет, а полноправным хозяином. И свист, похожий на птичье щебетанье, раздался в свой час. В ночи, где гудят самолеты, рвутся снаряды, свистят пули, два сердца не затерялись, по стуку нашли друг друга. И снова ни горя им, ни печали. Отказ капитана Казарина еще туже стянул узелок их судьбы.

Они были свидетелями и девятого плавания лунной лодочки, и десятого. А в одиннадцатом плавании свидетелей уже не было.

Перед закатом бригада поднялась и двинулась к фронту. Последним тронулся батальон Казарина. Уже был приказ садиться по машинам, а Любомир еще искал Марию Терезу. Обежал все вокруг… Ни дома, ни в саду, ни у соседей. Он вынесся к лощине, прорезал рощу, задыхаясь, вбежал на холм. «Мария Тереза! Мария Тереза! — кричал он. — Я ухожу, Мария Тереза!»

Мощный окрик старшины Хомичука нагнал его самого:

— Любомир! Сержант Зух! В машину! Дуррак!

Зух повернулся на голос и сломя голову пустился назад. Казалось, уже все равно куда бежать, лишь бы бежать.

— Сержант Зух! Любоми–ир! — все звал старшина Хоми–чук.

В черном поту, с перехваченным дыханием, Любомир еле вскарабкался на бронетранспортер.

…Когда в батальоне началось движение, Мария Тереза выбежала в сад, прыгнула в погреб и захлопнула над собой крышку. Знала: мук расставания она не вынесет — или, раздираясь в плаче, будет кататься по земле, или же бросится под машину Казарина. Оба эти видения пришли ей разом. Она не плакала, не стонала, скрутилась в клубочек и застыла. Даже зов Любомира: «Мария Тереза! Мария Тереза!» — не вывел ее из оцепенения, голос, казалось ей, исходил не из человеческой груди, а шел из какого–то земного провала.