Аркадий Сахнин - Машинисты (авторский борник)

Должно быть, другого выхода для себя они не видели, потому что их только двое, а в поезде — сотни, в том числе дети. Конечно, к будке с телефоном мог бы побежать один, а второй мог уйти в сторону, но, наверное, никто из них не хотел оставить другого. А скорее всего, решили бежать вдвоем, потому что с одним в такой момент всякое может случиться.

Однако было обстоятельство, из которого можно сделать вывод, что ни о чем они не советовались и ничего не решали, обстоятельство, которое заставило их, не раздумывая, идти на смерть.

Когда поезд только промчался — в нем было всего три вагона — все четверо обходчиков еще стояли рядом. Хасанов, взглянув на воду, закричал вдруг протяжно и страшно, как не может кричать мужчина. И этот крик, раздирающий душу, смешался с гулом воды. Схватившись за голову, обходчик побежал. Турсуналиев кинулся за ним, и оба скрылись в путевой будке. Что увидел Хасанов, сказать теперь невозможно, но вполне вероятно, учитывая время, расстояние, скорость движения воды, которая уже несла свои первые жертвы: именно в это время здесь несло детей Арипа Камалова.

Для Хасанова это было непереносимо, и это, видимо, явилось последним толчком к тому, чтобы отдать свою жизнь за спасение сотен жизней. Кавый Хасанов и Калимджан Турсуналиев в мирное время повторили подвиг Матросова.

Через день после гибели героев их тела доставили на станцию Кувасай, в их дома. Хоронили без почестей, без траурного марша. В общем большом бедствии не успели тогда еще разобраться, кто оказался героем. А потом разобрались.

— Мы преклоняемся перед их героизмом, их моральной силой и гордимся ими, — сказал первый секретарь ЦК Компартии Узбекистана тов. Рашидов. — Мы представили их к высшей награде и не оставим их семьи. Товарищи Хасанов и Турсуналиев останутся среди нас, как борцы, их подвиг всегда будет помогать нашему народу строить жизнь…

Я был в семьях погибших. Видел цветущие виноградники Калимджана Турсуналиева и чудесный дом Ка-выя Хасанова. Мне рассказали: в самый тяжелый момент перед похоронами в комнату зашла соседка с Флоридой. Девочка, улыбаясь, подпрыгивала, что-то ловила руками. Кто-то прошептал: «Уходите скорее». «Нет, — вмешался стоявший рядом. — Подойдите ближе к матери, пусть посмотрит на свою дочь».

Услышав шум воды, Синягин бросился к мосту. Он решил перебежать на противоположную сторону. Он бежал, а гул все усиливался, и метрах в пятидесяти от моста увидел он этот поток, ударившийся в фермы и сорвавший их с опор.

— Назад! — крикнул он людям, бежавшим вслед.

Сообщив в управление дороги о случившемся, Синягин всю ночь думал, как быстрее восстановить мост. Утром поток спал. Рельсы на мосту уцелели, и хотя ферм не было, они повисли на опорах, встав вертикально, как забор. Важно было знать, что делается на противоположном берегу, и Синягин полез по этому качающемуся забору, над бурлящим потоком, потому что не считал себя вправе послать кого-либо на такое дело. Он увидел там, что земляное полотно и рельсы на протяжении полутора километров снесены. Не осталось следа и от домика мостового обходчика Арипа Камалова, находившегося близ моста. Встретил он и убитого горем Камалова, потерявшего в эту ночь троих детей.

Тем же путем, что и сюда, Синягин вернулся на левый берег.

Путейцы, съехавшиеся к мосту, оцепенели, узнав о смерти людей, увидев бессмысленные разрушения. Казались неправдоподобными эти многотонные изуродованные мостовые фермы среди опустошенных и мертвых виноградников, разорванные и перепутанные, как клубок ниток, рельсы, вековые чинары вырванные с корнями, исполинскими корнями, неотделимыми для человеческого глаза и сознания от земли, теперь вымытые и чистенькие, будто насильно обнаженные в своей девственности. Все было противоестественно и дико.

Люди зло смотрели на мутные воды, уже потерявшие главную силу, но не сраженные и не утихшие. Воды неслись по руслу, то прижимаясь к камням, то ударяя в валуны, пытаясь сбить их с места и снова увлечь за собой. А валуны отбивались от потока и держались накрепко, и он вздымался, разбитый в брызги, и падал без сил.

Люди молча смотрели на опустошения и на поток, сердца их наливались яростью, и ярость накапливалась, росла, потому что выхода ей не было, и некому было мстить за жестокость.

Люди молчали, и все вокруг молчало, и только шумел поток, как единственный, полновластный хозяин. И, будто протестуя против этой неправды, Синягин сбросил с себя одежду и в одних трусах вскочил на бульдозер. Еще не все поняли, чего он хочет, а бульдозерист уже оказался рядом с Синягиным на своей машине, и раздались выхлопы, сначала резкие и гулкие, потом чаще, чаще, пока не зашелся в грохоте двигатель, заглушив поток.