Регина Эзера - Колодец

Когда над кассой зажигается лампочка, высветляется и окошко — дежурный начинает продавать билеты. По залу ожидания пробегает возбужденный шумок, оживляются и приходят в движение даже те, кто едет в Ригу, хотя до рижского, как здесь говорят, поезда еще почти два часа. Прибывают все новые пассажиры, одни входят, другие выходят, скрипит и хлопает дверь, кто-то смеется, что-то падает. Только двоим до всего этого нет никакого дела. Странно, что именно самые беспокойные и неугомонные из нас утихомирились первыми. Притулившись к Анниному боку, спит Дайна, неожиданно заснул и Волдемар Пиладзит. Дайна уморилась от дальней дороги, да и ночь на дворе, Пиладзит устал от рома и от исповеди. Сон дивно преобразил его подвижное лицо — оно застыло, как гипсовая маска, морщины расправились, и черты лица открылись тонкие, можно даже сказать, точеные. Может быть, он мечтает о чем-нибудь? И о чем именно? Этого не угадать… А как во сне выгляжу я? Проступает ли на моем лице то, что я стараюсь скрыть, когда бодрствую? Может быть, я взволнованно, бессвязно говорю, оправдываюсь? Или напротив, забываюсь совершенно, и черты мои покойные и чистые, как сейчас у Пиладзита? Этого я не знаю…

Когда окошко кассы не заслоняют черные, темно-синие и коричневые спины, я вижу в нем лицо Салзирниса и тулью форменной фуражки, висящей на вешалке. На сером фоне стены выделяются только эти два ярких цветовых пятна: розовое (лицо) и красное (фуражка). Потом, глядя в ином ракурсе, немного выше, я замечаю третий круг: стенные часы, от которых мои отстают на две минуты. Или «сигнал» начал барахлить? Подхожу с намерением спросить, правильно ли идут стенные ходики, но потом передумываю, ведь на станции всегда будут правы станционные часы (по ним прибывают и отправляются поезда), и я только прошу билет.

— На Ригу пока не продаю, — отвечает мне дежурный, но когда я поворачиваюсь и хочу отойти, добавляет! — Ладно уж, в порядке исключения…

Протягивает руку за билетом, он пробивает дату, подает мне… Смотрю: двадцать третье октября, правильно, уже двадцать третье. Отсчитывая сдачу, он дружески заводит разговор:

— Хороша погодка, а?

Отвечаю утвердительно.

Волосы у Салзирниса светлые, пышные и волнистые, как у женщины, на висках еще слегка мокрые от растаявшего снега, и щеки раскраснелись от ночной свежести, гладкие и румяные, как у Деда Мороза.

— Вы не знаете, — спрашивает он, понизив голос, — можно в Риге достать импортные ботинки сорок пятого размера на теплой подкладке? Хорошо в них по такой погоде.

Смотрю на его блестящие, точно лакированные, щеки… Ах, правильно, человеку нужны ботинки на зиму — чему же я удивляюсь?

Превратно истолковав мое молчание, Салзирнис говорит извиняющимся тоном:

— У вас, наверное, нет знакомства в торге?

И на это я отвечаю утвердительно и, засунув билет в нагрудный карман, отхожу от окошка.

Дайнино тельце совсем сползло набок, на лбу мелкие капельки пота, но и в этой суматохе она спит спокойно, от ее дыхания легко и ровно вздымается на груди белая вязаная кофточка. Только когда дверь сильно хлопнет, у нее, как от яркого света, вздрагивают ресницы. Я смотрю на Дайну, потом на Анну, ко мне обращен тяжелый взгляд ее темных глаз.

— А тебя… не клонит в сон, Анна?

Она качает головой, все еще глядя на меня снизу вверх.

— Вздремни и ты, я посижу…

— Я могу спать только в полной тишине, — говорит она.

— Да? — рассеянно переспрашиваю я. — А я… как раз наоборот. Первую ночь на хуторе совсем не мог заснуть с непривычки — в такой полной, абсолютной тишине. И только уже под утро, когда где-то затарахтел трактор или мотопила, точно в колодец провалился.

Она мимолетно усмехается:

— Ты заделался настоящим горожанином. Я в Риге долго не смогла бы жить. Уеду — и домой тянет.

— Но иногда ведь здесь скучно, правда? Хотя бы осенью, когда зелень опадет и все станет однообразно серым.

Чуть наклонив голову набок, она, верно, обдумывает мои слова — по лицу скользят тени неизвестных мне тревожных мыслей, словно пляшущий отблеск пламени.

— Тебе никогда не хотелось уехать отсюда, Анна?

Она что-то тихо мне отвечает, не понять — то ли «да», то ли «нет», и не знаю, как переспросить.

До нас долетают только обрывки чужих разговоров.

— Бывало, — наконец тихо произносит Анна. — Первое время после смерти мужа мне часто хотелось бросить все и уехать. Все равно куда, только бы отсюда. Но это не так легко и просто, как кажется: работа, дети, корова, хозяйство. Я осталась… И примирилась.