Андрей Упит - Северный ветер

Пожалуй, можно бы спокойно перейти дорогу. Повернуться, снять шапки и продолжать путь… Но истрепанные нервы и инстинкт лесных братьев берут свое.

Оба они одновременно пригибаются, выхватывают револьверы и бросаются бегом. Это даже не бег. Так, напрягаясь всеми мускулами, припадая, мчатся вперед напуганные лесные звери. Мимо них с шелестом проносятся кусты. Тонкие, гибкие ветки хлещут по лицу. Они ничего не замечают. Не замечают и того, как разбегаются в разные стороны, каждый по-своему приноравливаясь к местности. Мартынь бежит влево. Толстяк — направо.

Мартынь прыгает с невысокого откоса прямо в воду. Она неглубока, а под ней лед. Он пригибается и видит, что с дороги его трудно заметить и почти невозможно в него попасть. Согнувшись в три погибели, бежит он, как никогда еще не бежал. Тяжелые сапоги намокли и мешают. Каждое мгновение он ждет выстрела.

Один за другим раздаются два выстрела. Это не из винтовки. Он узнает револьвер Толстяка. Хлопает часто и дробно, пока его не заглушают ружейные залпы.

Свиста пуль на бегу не слышит. Но видит, что рядом и впереди они впиваются в противоположный берег. Наверно, его все-таки заметили… Он наклоняется еще ниже и резко сворачивает к узкому и более глубокому оврагу.

Тут уж его никак не увидать. За поворотом Мартынь на миг останавливается и распрямляет спину. Выстрелы трещат беспрерывно. Но пули свистят в противоположной стороне. Мартынь расстегивает куртку и бежит дальше…

Толстяк, сообразив, что он взял неверное направление и ему уже не одолеть оставшихся каких-нибудь тридцати шагов до изгиба реки, кидается в наполненную водой яму за большим камнем. С дороги в него сразу не попадут — он понимает. Мозг работает отчетливо. Даже папиросу не выронил изо рта… Какой во всем этом толк? Надолго ли? Один против десяти.

Размышлять уже некогда. По возможности дороже продать свою жизнь — вот его принцип. Через щель в камне удобно целиться. Сделав первый выстрел, он еще больше распаляется. Только бы не растратить зря последние патроны. Тщательно прицеливается, осторожно нажимает курок и распаляется еще больше, слышит крики и видит, что враги бросаются по ту сторону большака в канаву, готовые начать настоящий бой.

Надолго ли хватит у него патронов? Он не может вспомнить, сколько раз уже выстрелил, а запас невелик. Стреляет реже, чтобы выиграть время на размышление. И тут убеждается, что выхода нет. Нет спасения. Он замечает, как несколько матросов ползут по канаве. Сейчас переберутся через дорогу и тогда нападут с боков, где у него нет прикрытия.

Гордость лесного брата восстает, восстает против того, чтоб его прикончили, как зверя, а потом хвастались. Когда целишься, некогда раздумывать. В сознании возникает ранее принятое решение.

Напрасно палец нажимает курок. Выстрела больше нет. Он понимает. Пустой. Повернувшись на бок, Толстяк хватает другой револьвер, поменьше и похуже, намокший в воде. Горячая струя пробегает по телу. А вдруг откажет… Стреляет. Ага! Все-таки…

Прячась за кустами, матросы подползают с боков все ближе. Залегают — чтобы лучше прицелиться. Толстяк вскидывает голову и глядит вверх. Круглое, белое облачко остановилось прямо над ним. Он кивает ему головой и горестно усмехается.

Еще разок затягивается непотухшей папиросой. Потом приставляет дуло к виску и нажимает курок.

Вскарабкавшись по крутому откосу и пробежав через поросль молодых елей и березок, Мартынь останавливается на опушке.

Выстрелы внизу стихли. Только неясно доносятся перекликающиеся сердитые голоса. Он понимает и, горестно усмехаясь, кивает головой — точь-в-точь, как Толстяк там, в яме.

Волна боли и тоски набегает и, кажется, вот-вот захлестнет его. Но закаленная выдержка и сила воли резко захлопывают перед ней железные ворота. Восторженность и расслабленность — самые злейшие враги.

Мартынь круто поворачивает и быстро углубляется в лес. До вечера надо уйти далеко. Он не заблудится. Ему по пути с солнцем.

Любой бугорок — трибуна, где один за другим сменяются охрипшие, но неутомимые ораторы. — 20 октября 1905 года, во время всеобщей Всероссийской стачки, в Риге, на Гризинькалне (ныне — парк 1905 года) состоялся грандиозный массовый митинг. В нем участвовало около ста тысяч человек. Ораторы с тридцати трех трибун выступали на латышском, русском, литовском, немецком и эстонском языках. Впечатления от этого митинга, на котором Упит сам присутствовал, он приводит в начале романа.