Мария Прилежаева: Всего несколько дней

— По-о-чему рабскую? — заикался Колька. — По-о-чему не дру-ужба, са-амопожертвование…

— И правда, ребята, они на равных в чужеземной Литве.

— Рабство есть психологическая категория характера.

— Со-оциальна-ая, если ты ма-а-териалист.

Там, где Шибанов, непременно спор. Антон торопливо пошел в противоположную сторону.

Представились жалеющие взгляды учителей, неуклюжее, без слов сочувствие ребят, вздохи девчонок — и не пошел в школу.

Антон побрел куда глаза глядят. В общем-то, он был дисциплинированным парнем, уроки не прогуливал. Но сегодня разве прогул?

Улицы нелюдны в этот утренний, еще не загрязненный выхлопными автомобильными газами свежий час. «Пойду по бульвару, дойду до самого Пушкина», — подумал Антон. Однажды папа сказал: «Давай летом двинем с тобой в Михайловское. Я краски и кисти захвачу, подышим там пушкинским воздухом». «Здорово!» — согласился Антон. Но не очень искренне. У него были свои планы. С Колькой Шибановым и Гогой Петряковым они мечтали пуститься в путешествие по Москве-реке и дальше по Оке на байдарке. Не получилось ни того ни другого. Байдарку Гоге отец не доверил, а папа для всех и себя неожиданно уехал в ту творческую командировку. Рассчитывал на месяц, а пробыл два с лишним. Вернулся какой-то необычный, чем-то полный и в то же время замкнутый. Он вообще был не очень открыт, а тут и вовсе умолк.

— Пока не все ясно, — отвечал на мамины расспросы. — Рано или поздно прояснится. Или пан, или пропал.

— Какой уж там пан! — снисходительно сказала она, разбирая привезенное им из командировки белье и считая деньги — ничтожную сумму. Ведь он там работал, должен был заработать хоть что-то. На единственную написанную им в командировке картину, изображавшую цветной луг и печальную птицу — облако над лугом, мама еле взглянула, как бы предчувствуя, что выставкой забракует работу.

Не забраковал, но и не принял.

«Все-таки папа уж очень не умел за себя постоять».

— Бедненький мой, невезучий, — вздохнула мама.

— Зачем так смягченно? — отвечал отец. — Валяй прямо: неудачник, бездарный.

— Другие не способнее тебя, а выставляют, продают картины. Блат.

— У нас не больше, чем у вас, — вяло возражал отец, прислоняя к мольберту свернутый в трубку лист, закуривая сигарету.

— У нас! Ха-ха. Машинистка больше положенного не настукает. У вас выше нет, уравниловка. Скажет тоже — ха-ха! — у них и у нас!

— Татьяна, перестань. Несет какую-то ересь. Ну, что ты на меня нападаешь? — тихо и грустно защищался отец.

…Антон раздумал идти к Пушкину. Побрел назад, к дому. Сел во дворе на скамью под сиреневым кустом с пожухлыми листьями.

«А я? Хотя бы единственный раз спросил папу, что у него? Какие планы, надежды? Ведь были у него планы, надежды. А я ни разу…»

Мама ворчала на отца.

— Пилишь, как пила, — говорил отец.

Но иногда раскаяние, жалость бурно охватывали маму.

— Выходец из прошлого века. Интеллигент высшей марки. За то и ценю. Понял, дурень?

Отец молча курил. Он без перерыва курил. В его маленькой, отгороженной фанерной перегородкой комнатенке, которую мама торжественно именовала мастерской, висели тучи дыма, и даже в летние дни, когда окно распахнуто и ветер колышет ситцевую занавеску, едкий табачный дым не рассеивается. И за куренье мама пилила отца. За нелюдимость.

— У других знакомые, товарищи. Если хочешь знать, товарищи — все. Были бы у тебя друзья…

— У неудачников не бывает друзей, — угрюмо возражал отец.

— С чего ты взял, что неудачник? — вдруг вскипала мама. — Ты одаренный. Но только ты, понимаешь, Виталий, ты слишком в себе. Необщественный, неколлективный. Боже! Кто мог бы с тобой ужиться, кроме меня?.. Антон, подмети пол. Бог знает что в доме творится! Всё на мне. Заездили вы меня.

Почему-то у мамы была особенность ласковые слова говорить тихо, а упреки кричать так, что слышно не только на лестничной площадке, а, наверное, на всех этажах. И уж соседке, конечно, до слова.

Правда, их единственная соседка, бухгалтер на пенсии, в своей тесно заставленной старой мебелью комнате почти не жила, нянча внука где-то в окраинном районе Москвы. Но уж когда приезжала, вдоволь наслушивалась маминых жалоб.

А отец кротко:

— Мы счастливые с тобой, Антошка, у нас есть наша мамочка. Остальное — вещи, гарнитуры — обойдемся без них. Я за всю жизнь по лотерейному билету не выиграл. Нет, и не надо.

Вдруг, к общему изумлению, отец выиграл по лотерейному билету швейную машину. Мама и Антон разглядывали ее, как игрушку, и радовались: все-таки выиграли. А отец расстроился.