Михаил Зуев-Ордынец - Вторая весна

— Пришел в себя, спросил: «Горы прошли? Дорогу видно?..» Вот она, наша дорога. Трудная наша дорога!

Борис понял этот вздох, и сердце его больно тронула печаль о только что умершем человеке, доблестно шедшем трудными дорогами.

Солнце коснулось гребнем края земли, и над степью всплыла тонкая золотая пыль. А затем ударил первый узкий, ослепительный луч, и степь осветилась вся разом, будто ликующе вскрикнула.

Солнечный луч прикоснулся и к душе Бориса, и поникли, отступили ночные тоска и боль, а нарастало в нем бурными, горячими толчками, будто второе огромное сердце, нестерпимое желание рассказать людям о прошедших днях, всего о трех днях второй целинной весны. Луч родившегося дня, осветивший людям верную дорогу, осветил и для него то, что до сих пор было в темноте: человеческий ум, силу, самоотверженность, дружбу, теплоту сердца — все самое прекрасное в мире, чем и были наполнены прошедшие три дня. Он не замечал этого, но это властно овладело его душой, и вот он ощущает нестерпимую алчбу рассказать об этом людям, вернуть им то сокровище, которое он получил от них. Так рождалось в нем чувство творчества.

За спиной его послышался шепот. Он оглянулся. Сзади стояли неслышно подошедшие целинники, молодежь: Виктор Крохалев, Джумаш, толстячок ремесленник с мраморным румянцем на пухлых щеках, Марфа, похохатывая в ладошку, говорившая что-то жавшейся к ней Лиде Глебовой, а детски голубые глаза девушки смотрели то на солнечную степь, то на Виктора. Стояла здесь и Шура, с посветлевшим лицом, радостно прижав к груди руки со стершимся маникюром, и Воронков, снова начистивший до зеркального блеска сержантские сапоги, а рядом с ним Тоня, гладко, по-простому расчесавшая недавно еще взбитый надо лбом модный кок. Три неразлучных ленинградца стояли в обнимку: Сашка-спец обнял друзей за талию, а длинный Лева Сычев и маленький Сергей Зубков положили руки ему на плечи. Лицо Сергея снова стало насмешливым и заносчивым, будто он бросал кому-то вызов. Отдельно стояли молодые шоферы: Галя Преснышева, с обнаженной головой, отдав на забаву утреннему ветерку упрямые завитки нежных девичьих волос, серьезный Костя Непомнящих, Вадим в грязном уже, но завязанном по-прежнему крупным модным узлом канареечном шарфе, и мечтательно улыбающийся Яшенька. Странное дело, за эти три дня пробились наконец его долгожданные усики и даже свисли кисточками к уголкам губ. Здесь же стоял и Мефодин, в телогрейке, изорванной колесами машин, в «бобочке», такой мятой и со сломанным козырьком, словно ее топтали сотни ног. Лицо Василия было грустное и обиженное, но глаза по-шоферски щурились на широкую, летевшую вдаль дорогу. И еще много ребят и девчат, имен которых Борис не знал, стояли тут. Задумчивы и строги были юные лица. Они знали, куда приведет их эта дорога. Упорный, знойный труд ждет их впереди. Они будут по двадцати часов в сутки пахать и засевать целину, будут долбить в окаменевшей земле котлованы, ломать камень, будут делать любую работу, какую понадобится сделать. Это они знали, и, как перед атакой, замирали их сердца. Но они пойдут в эту атаку, потому так строги и решительны их лица.

О Родина, велика любовь к тебе твоих сыновей!

А вспаханная и засеянная ими целина поднимет ниву такой мощи, чуть не в рост человека, такой густоты, что кинь фуражку — закачается, как на волнах, такой чистоты, будто гребнем причесанную, и такого простора на все четыре стороны, что можно заблудиться в ней.

Это будет их подвиг и всенародная слава их!

Но это совсем другая повесть.

Целина — Караганда

1955–1959

Приятель (казахск.).

Хорошая дорога (казахск.).

Мальчик (казахск.).

Учителем (казахск.).

Буквально: Желтый хребет, то есть нагорье желтых сухих трав.

С богом! (казахск.)

И туда, и сюда (казахск.).

Стой! (казахск.)

На коня! (казахск.)

Не разъединяйся! (казахск.)

Близко, рядом! (казахск.) .

Начальник (казахск.) .

Бородачи (казахск.) .

Верхнее отверстие, дымоход, в кочевой юрте (казахск.) .

По казахским обычаям — подарок за радостную весть.

Сейчас, сейчас, Кожагул! (казахск.) .