Михаил Зуев-Ордынец - Вторая весна

— Какой красный гриб? — прошептал Борис.

— Атомный, какой же еще. Он, говорят, черный, но я его почему-то красным вижу. А потом еще парочка ударов — и лопнул земной шар, как под молотом, и будет летать вокруг солнца горсть раскаленных камней. Это же… волосы дыбом! — прошептал потрясенно Бармаш. — Что же за люди, эти капиталисты да сенаторы, если их не ужасает такая всеобщая гибель? Чугунные какие-то сердца!

Он замолчал. Слышно было лишь, как он пыхтит и чмокает губами, жадно докуривая папиросу.

— Они рассуждают иначе, чем вы, — заговорил Борис. — Они надеются, что их минует эта страшная участь, а другим, то есть нам, они готовят такую всеобщую гибель.

— Так-так-так! Вот в чем дело, оказывается! — весело, как над смешной глупостью, засмеялся Бармаш. — Нам, значит, красный гриб, а они будут свои виски пить? Эту песню мы слышали. Пусть не надеются! Точно могу им сказать! Мы вот пиры во время чумы не устраиваем и руки у нас почему-то не опускаются. Хотим вот целину поднимать и пшеничку сеять. Сыто жить собираемся — это раз! А два — это то, что наша целина обернется, глядишь, атомными какими-нибудь автомобилями, комбайнами, самолетами, вообще сверхмощной да сверхскоростной техникой. Попробуй тогда, тронь нас!.. Смотрите, как интересно люди устроены! Человека дешево не купишь, шалишь! Дешево ситец покупается, а за бархат надо дорого платить, — тихо, шепотом засмеялся Бармаш.

Он заметно остывал после недавнего возбуждения и снова медленно, трудно сказал:

— Не будет жизни конца! И семя человеческое никогда не исчезнет. И распространится повсюду. Там некоторые жилплощадки пустуют, — забелела его рука, поднятая к небу, — но это временно. Распространится! — Потом, помолчав, стеснительно хмыкнул: — Да-а… Вот какой чудной разговор у нас с вами получился. А будь дело днем, не получился бы такой разговор. Я бы боялся, что вы меня за чудика примете. А в темноте я осмелел. Темнота меня попутала.

Он зевнул устало.

— Ну, спасибо вам за беседу. Спокойной ночи. Спать пойду.

Подождав, пока Федор забрался в кабину, Борис подошел к двери автобуса и нерешительно постучал. Ему не ответили. Он постучал еще раз, сильнее. Снова молчание. Но когда он машинально нажал ручку, дверь открылась.

Борис поднялся в автобус. После улицы здесь было тепло, как в комнате, и по-комнатному пахло духами. Борис узнал вкрадчивые духи Неуспокоева и замер, с заколотившимся сердцем. Надо было уйти, а он стоял, прислушиваясь, и ненавидел, презирал себя за это. Он зажег спичку и увидел Шуру. Она полулежала в кресле на боку, свернувшись комочком, и смотрела на Бориса. Кроме нее, в автобусе никого не было. Спичка погасла.

— Извините, я думал здесь никого нет. Я уйду, — смутился Борис.

— Нет-нет, останьтесь, Борис Иванович, — торопливо сказала она. — Хорошо, что вы пришли.

Борис нашарил выключатель и зажег плафон.

— Не надо!.. Потушите!.. — резко, раздраженно крикнула Шура.

Борис погасил свет и, стоя в темноте, думал: почему глаза ее стали такими большими и почему дрожат ее губы, как у обиженной, оскорбленной девочки? Сердце его дрогнуло: она плакала! Она плакала здесь, в темноте, содрогаясь с ног до головы от бесшумных рыданий. От слез большими стали ее глаза и дрожат губы. И света она не хочет потому, что всякий взгляд со стороны на то, что свершается в ее душе, мучителен ей.

— Что же вы стоите? — послышался голос девушки, тихий и добрый, без недавнего раздражения. — Рядом с вами откидной диванчик.

Борис нащупал скобу дивана, опустил его и сел. Он пришел сюда, взволнованный разговором с Бармашом, он хотел рассказать Шуре об этой странной беседе, но теперь чувствовал, что это будет не к месту. Он решил посидеть минут пять и уйти.

— Как Галим Нуржанович? — спросил он.

— Плохо. Через час я опять пойду к нему.

— Сердце?

— Сердце. Инфаркт миокарда.

— Да-а…

Шура молчала. Молчанью не было конца, и Борис решил, что лучше все же уйти. Он хотел встать, но Шура сказала вдруг с горькой насмешкой:

— Ну вот, Шурка, и пришла твоя первая любовь… Борис сидел, боясь шевельнуться, боясь громко дышать. А Шура продолжала горький разговор с собой:

— Мечтала ты, Шурка, о любимом, выдумывала и такого, и сякого, а достался тебе совсем-совсем другой, ничуть на твою мечту не похожий.

— Вы любите его? — с испугом, с отчаянием все понял Борис. — Не торопитесь с этим. Мы часто потребность любви принимаем за любовь. — Он попытался значительно оттопырить книзу губы, но и его губы дрожали. — Проверьте свое чувство! Тысячу раз проверьте! Это какая-то страшная ошибка.