Константин Еремеев - Озеро шумит. Рассказы карело-финских писателей

Мрачный Симо одиноко шагал по улице. С минуту он постоял у своей калитки, потом тихонько вошел во двор и, забравшись в сарай, улегся на душистое сено, прикрытое половиком. Поеживаясь, беспокойно ворочаясь и то и дело просыпаясь, Симо Куйсма едва дождался утра. Он мог бы, конечно, зайти в дом и ночью, но Сусанна подняла бы шум. «Пусть хоть Валерик спит спокойно, а то напугается со сна».

За ночь созрело решение.

Наутро он ушел из дому. Сильный, колючий ветер провожал его, когда он, с чемоданчиком в руке, шагал к автобусной остановке. Больше в поселке его не видели.

Симо перебрался на другой лесопункт и поселился на первых порах в старом бараке. Потом в поселке стало известно, что Куйсма ставит себе новый дом. И едва только дом был подведен под крышу, как дочка приехала к отцу.

Теперь они живут вместе, Симо Куйсма и Кертту. Отец и дочь.

1965 г.

Родилась в Ленинграде в 1932 году. Окончила Петрозаводский университет (1955 г.). Работает в издательстве «Карелия» заведующей редакцией национальной литературы.

С 1957 года постоянно занимается переводами художественной литературы.

В 1968 году в журнале «Пуналиппу» опубликован на финском языке первый рассказ, позднее еще несколько рассказов.

Большое карельское село еще спало, когда мы потихоньку выбрались из дому. Взяли под крыльцом велосипеды, тихо позвали нашего лохматого друга:

— Вахти, Вахти!.. Пошли…

Пес глухо проворчал с просонья, потянулся, все же поднялся. Но не перепрыгнул через ограду легко и отважно, как делал по нескольку раз в день, а обогнул ее и протиснулся на дорогу через узкую лазейку.

Нас безмолвно провожали серые дома. Избы спали, прикрыв свои окошки-глаза, — занавески были затянуты. Ни привычного тарахтения мотоциклов, ни блеяния овец, ни детского крика. Ни голосистого говора баб, ни грубоватого гомона мужиков от угла чайной. Ночь уже близилась к концу, вот-вот забрезжит утро, но этот миг еще не настал. Даже самые нахальные петухи из окраинных дворов еще не решались нарушить тишину. И только соседская корова жевала свою жвачку и топталась в хлеву, а медный колокольчик на ее шее вызванивал тонюсенько, робко, словно тоже боялся слишком нашуметь.

От нас все же не утаилось, как по ту сторону улицы в доме напротив шевельнулась занавеска. Оттуда выглянула краем глаза Сюкойн-буабо — бабка Торопыга, как ее прозвали в деревне. То ли мучала ее бессонница, то ли поднялась она раненько, чтобы пожаловаться на житье своему богу, висевшему в красном углу; маленький и важный, он безучастно взирал на старуху, ничем не помогая ей в безрадостной одинокой жизни.

Про эту бабку говаривали всякое, а главное: «Глаз у нее вроде дурной, особенно на рыбаков — как глянет, так и сглазит».

Так что для нас это не предвещало ничего хорошего: мы как раз отправились на утреннюю рыбалку — я, жена сына Марпы, и сам сын Марпы Доментьевны. Муж мой бодро жал на педали, въезжая на крутую горку, а я шагала, ведя свой велосипед рядом. Подъем был трудноват, эту горку мне не осилить.

Стоял август, и лето собиралось покинуть наши края. Осень уже постукивала в дверь ветрами, дождями, грянули первые ночные заморозки. Осень срывала с берез желтые листья, морщила озерную гладь, нагоняла низкие темные тучи. В скалистом ягоднике на старых вырубках дозревала, наливаясь соком, краснощекая брусника.

Широкое песчаное шоссе сразу за деревней круто огибало болото. Вся болотная низина была в тумане, он так и ходил волнами, стелился пеленой; скоро — дай только солнышку взойти! — рассеется от света и тепла.

А мы жмем на педали. Задрав хвост, несется за нами Вахти, то отстанет по своим собачьим делам, то забежит вперед.

В том месте, где начинается новый поворот, от большака отходит вправо небольшой проселок. Местные жители зовут его «Агинской дорогой». Шоссе убегает вперед, петляет среди рыбных озер и речушек, но нас тянет на порог Аги.

Глубокая колея говорит о том, что когда-то по дороге частенько ездили на лошадях. Теперь она поросла травой.

Мы бодро катим — то по тропе вдоль проселка, то между колеями, а дорога ведет нас вниз, под горку, все под горку, к реке. Легко и приятно ехать по Агинской дороге!

По одну сторону малорослый лесок, по другую — покосившаяся изгородь из перевязанных еловых жердин, как бы завалившихся одна на другую. Такие изгороди здесь почему-то называют «журавлиными». За оградой старые покосы, зарастающие кустарником. Сено уже убрано, но куда-то в другое место, не под крыши деревеньки Аги. Не жуют там больше сено коровы, не позвякивают их колокольчики, не снуют по деревне бабы, не поднимается дымок ни над одной крышей.