Константин Воробьёв: Война. Krieg. 1941—1945. Произведения русских и немецких писателей

Пронзает, до всякой еще «литературы», общая мета, след, траектория от выстрела до шрама — в биографиях всех четырнадцати авторов этой книги.

Они ранены. Не фигурально — реально. Осколками той войны. Пулями. На той стороне фронта. И на этой.

Их семеро — на той. Семеро — на этой.

На этой стороне. Константин Воробьев и Вячеслав Кондратьев, чьи повести о войне, немыслимые к изданию в первые послевоенные десятилетия, пробились в печать лишь в восьмидесятые годы и переменили сам взгляд на фронтовую реальность. Оба ранены. Рота, в составе которой Воробьев в 1941 году попал на передовую, почти вся погибла. Кондратьев, дважды раненный, выжил, но через полвека покончил с собой от душевной боли. Григорий Бакланов и Юрий Бондарев, правофланговые «поколения лейтенантов», — ранены. Два знаменитых автора, Виктор Некрасов, соединивший литературную славу в отечестве и в эмиграции, и Даниил Гранин, долгожитель нескольких эпох, — один ранен, другой контужен. Наконец, Василь Быков, реализовавший в прозе русские и белорусские литературные традиции, а в судьбе — упрямство диссидента и прозрение патриота, вернувшегося после добровольного изгнания умирать на родину, — дважды ранен в боях.

На той стороне. Ранены: Герберт Айзенрайх и Герт Ледиг, один — на Западном фронте, другой — на Ленинградском, Генрих Бёлль и Вольфганг Борхерт — оба в России, где потом и ждала их писательская слава; Зигфрид Ленц, Герд Гайзер и Франц Фюман спасены пленом, первый — английским, второй — американским, третий — нашим, советским, но покалечиться могли все трое, ибо воевали реально.

Я отмечаю эту общую кровавую мету в их биографиях, чтобы стало ясно: прежде чем взяться за перо, эти авторы вдоволь нахлебались фронтовой баланды и кровью подтвердили свой опыт. Чудо, что живые остались.

А еще одну мету этого их опыта — сразу убираю из прицела: вопрос «кто кого?». Хотя именно этот вопрос смертным жребием нависал над ними все четыре года войны: они стреляли друг в друга.

Теперь этот их опыт собран в совместном томе, названном — в первой части «Война», во второй части — «Krieg».

Сопрягая эти две части, я убираю вопрос «кто кого?», чтобы поставить рядом другой: «кто и кто?».

Кто такой «немец» в прорези советского прицела и кто такой «русский» в прорези прицела германского… и кто они в диалоге душ, на всю жизнь раненных в страшной, неизбывной, непоправимой войне?

Диалог, прорастающий сегодня из тогдашних душ к душам нынешним, я начну с нашей, советской стороны.

Каким видится русскому воюющий немец? Или слышится? Да тут и переспрашивать не надо: немец — аккуратист. Любит порядок. Обстреливает с неукоснительной пунктуальностью. По его огневым налетам можно проверять часы. Иногда это качество осмысляется с улыбкой, как у Бакланова:

«И чего они там молчат, не стреляют? Перерыв на обед или война кончилась?»

Что война кончилась, герои Бакланова в 1943 году еще и представить себе не могут. Зато герои Ленца действуют именно в конце войны и демонстрируют ту самую немецкую железную дисциплину в момент капитуляции, когда неизвестно, подписана она уже или еще нет. Если «еще нет», то неповиновение может повлечь за собой трибунал и смертный приговор, а если «уже да», то британский король законным образом возьмет сдавшихся немцев под свою опеку. Немец соображает, что лучше.

Мы касаемся поразительной художественной параллели: провода рядом, а ток бьет в противоположных направлениях. На один и тот же вопрос русские и немцы отвечают по-разному и, всматриваясь друг в друга в перекликающихся ситуациях, видят разное.