Константин Воробьёв: Война. Krieg. 1941—1945. Произведения русских и немецких писателей

Отметив этот любопытнейший психологический контраст, попробуем вникнуть в излагаемый профессором идейный комплекс — не с целью еще раз попотчевать читателей этой отравой, а с целью понять, какое место в ней занимает русская составляющая.

И тут выясняется, что русской составляющей в этой погромной программе вроде бы и нет.

«Европейские народы высшей расы» объединяются против «варваров», «против врага, угрожающего гибельной чумой самому священному достоянию человечества».

Грозно. Но расплывчато. Немцы что, не от варваров происходят? Что же до чумы, то ее еще надо диагностировать.

«Благородная арийская раса» — против «темных душ семитско-монголо-негроидной» смеси.

Если это диагноз, то попробуйте найти там русскую струю.

«Черное, желтое и коричневое отродье…»

А красное — где? То есть — русское?

Нету. Звучит русское где-то невнятным грохотом, катится из смутных далей, а если воевать, то — как понимает профессор — воевать придется «за тех же русских, если на то пошло».

Если на то пошло, то я приведу, наконец, рассуждение, где цветовая гамма вроде бы завершается. Правда, речь идет о греках, что в ситуации, когда германский интеллектуал воскрешает Эдипа с его комплексами, вполне естественно. Но вот как звучит инвектива против тех современных греков, которые минируют дороги, по коим германские войска, чуя конец войны, возвращаются в фатерланд: «…с такой сволочью иначе нельзя… только самыми крутыми и безжалостными мерами надо расправляться с теми, кто дьявольски злоумышляет против жизни мирно марширующих солдат… эти солдаты — воинская аристократия Европы, единственный ее оплот против красной чумы…»

Наконец-то красное нашло себе место в русско-немецком противостоянии.

А чтобы прояснить вопрос еще более, я перейду от профессорски-усложненной калькуляции Фюмана (где нарочитый гитлеровский бред тайно уравновешивается симпатиями автора к советским коллегам, которые успешно «перековывали» его в плену с 1945 по 1949 год) к более тонко выписанной художественной исповеди. Она звучит в рассказе бесподобного стилиста Борхерта: рассказ «В мае, в мае куковала кукушка», переведенный Н. Ман, потрясает как почти безнадежная попытка человеческого сознания вернуться в нормальный режим из тошнотворного морока войны.

Вот эта пронзительная проза — следите за цветовой гаммой: «Героически умолкшим поэтам надо пойти и поучиться, как шьют башмаки, ловят рыбу, кроют крышу, потому что вся их суета — болтовня, мучительная, кровавая, отчаянная в сравнении с майскими ночами, кукованием кукушки, в сравнении с истинной вокабулой жизни. Ибо кто из нас, кто знает рифму к предсмертному хрипу простреленного легкого, рифму к воплю казнимого, кто знает метр и ритм изнасилованья, кто знает метр для лая автоматов, вокабулу для только что остановившегося глаза мертвой лошади, в котором больше не отражается небо, не отражаются даже горящие деревни? В какой типографии найдутся литеры для ржавой красноты товарных вагонов, красноты всемирного пожара и другой, кровавой красноты, запекшейся на белой человеческой коже?»

Уловили в финале тройной удар красного? И его место в мировом пожаре, который раздували со всех сторон, в том числе и с тех двух сторон, которые мы сейчас сопоставляем?

И если на то пошло, то повторим шекспировское: чума на оба ваши дома! — и попробуем понять, что у нас в сухом остатке. Если, конечно, представить себе сухим местом кровоточащую рану.

Попробуем все-таки расшифровать сигналы, которые падают друг другу сражающиеся стороны, — даже если это звуки канонады.

В разговоры, как мы знаем хотя бы из Айзенрайха, русские стараются не вступать: молчат. А о том, как разговаривают их пушки, мы знаем из Бёлля, у него есть даже и сравнение с артиллерией американцев: война идет к концу, канонада накатывается и с востока, и с запада. Бёлль отмечает, что и русские, и американцы «очень раздражительны», то есть на немецкий огонь отвечают с превышением. Но — по-разному. Американцы свой боезапас явно рассчитывают и стреляют методично, как на учениях. А русские?

Вот описание Бёлля.

Бой закончен. Русские танки стоят около усадьбы, в которой расположен немецкий госпиталь. Писарь госпиталя, преодолевая страх перед красными звездами на боках танков, идет к танкистам, подняв высоко над головой белый флаг с красным крестом. Случайно он наступает на снаряд у края ямы, снаряд взрывается, и душа писаря отправляется к праотцам.