Иван Лазутин - Родник пробивает камни

— Ну, знаешь что, Владислав, давай прекратим этот пустой спор. Ты делаешь свое дело, я делаю свое дело. И бог тебе в помощь. Обнимаю. Салют! — Кораблинов поспешно положил на рычажки телефона трубку, словно боясь, что Волчанский в самые последние секунды успеет поставить перед ним какую-нибудь новую глобальную проблему и навяжет продолжение разговора. Даже облегченно вздохнул, когда увидел трубку, немо лежащую на белых плечиках телефона.

Рудакову на «Ленфильм» Кораблинов ответил отказом: очень занят, да и не его это роль. «Где вы были, господа режиссеры-постановщики, лет тридцать назад, когда я бегал за вами, а вы говорили: «Нет!»?..»

На письмо в Высшую аттестационную комиссию при Министерстве высшего образования отвечать не стал. «Позвоню завтра. Где я найду вам время, чтобы прочитать этот фолиант в тысячу страниц?.. Диссертация, диссертация!.. Кто тебя выдумал?» Кораблинов мысленно, на манер гоголевской «Тройки», речитативом, почти пропел целый монолог-проклятие диссертациям по искусствоведению, которые увесистыми, аккуратно переплетенными кирпичами приходили к нему чуть ли не каждый месяц на отзыв из ВАКа.

— Сереженька, может быть, на сегодня хватит? — Серафима Ивановна подошла к Кораблинову, шаловливо потрепала его за ухо и потянула за руку с кресла. — А ну, тянем-потянем, вытянуть не можем!.. Бабка за дедку, дедка за репку…

После ужина Кораблинов и Серафима Ивановна прошли в гостиную.

Телевизор в доме Кораблиновых включался редко. Разве лишь в дни олимпийских состязаний да в часы встреч высоких гостей из других стран — президентов, королей, премьеров… Кораблинов любил читать по лицам высокопоставленных особ их внутренний мир, их душевный и психологический в настрой. Коль верна народная мудрость, что глаза человека — зеркало души, то почему бы не заглянуть в это зеркало, если на чашах весов в этой душе часто лежат судьбы целых государств, вопросы войны и мира…

И все-таки из всех документально-хроникальных передач последних лет в память Кораблинова на всю жизнь врезались две передачи. Они заслонили все другие, может быть, не менее, значительные передачи, но все-таки не поднявшие в душе старого режиссера целое смятение.

Лицо Фиделя Кастро… В нем было что-то от Христа и от гладиатора Рима. Казалось, все самое совершенное, что отпущено природой человеку, было в лице премьера Кубы, в тридцать два года пришедшего к большой власти через признание его вождем самим народом. Из сотни шансов в смертельной борьбе с военной хунтой у Фиделя Кастро был всего лишь один шанс выжить. И он этот единственный шанс, как лавровый венец, принял из рук самой судьбы, которая, бывая порой непомерно жестокой (заразила смертельными бациллами холеры Чайковского в расцвете его творческих и душевных сил, сделала глухим гениального Бетховена, чья жизнь была соткана из аккордов борьбы и сам он был Везувием божественных звуков, ослепила гения-художника в те самые мгновения, когда рука великого мастера держала кисть, занесенную на новый неповторимый шедевр…), иногда щедро дарит человеку все: скипетр власти, признание народа, здоровье, красоту…

И еще три лица запомнил на всю жизнь Кораблинов: Юрий Гагарин, его отец Алексей Иванович и мать Анна Тимофеевна. Это было в день прибытия в Москву первого сына Земли, перешагнувшего ранее запретный барьер земного пространства. Ни одна из самых гениальных актрис мира, умерших и живых, не могла бы лицом своим передать то, что передала мать, встретившая своего сына, вернувшегося оттуда, куда раньше, до ее сына, никто не осмеливался ступать. «Чего ты плачешь, мать?.. Радуйся, кормилица! На тебя сейчас смотрит вся Вселенная. Подними свою голову и посмотри гордо прямо в окуляр телекамеры… Пошли миру свою материнскую улыбку и скажи, что ты обо всем этом знала, когда в мартовскую ночь в сельской больнице рожала сына!.. Сына, которого двадцать шесть лет спустя планета Земля назовет своим сыном в день его второго рождения. Рождения Первого Человека Вселенной…»

А отец?.. Разве думал когда-нибудь Алексей Иванович Гагарин, что придет тот день, когда сын его, формовщик литейного цеха, мальчишка из Гжатска, через годы сойдет по трапу с самолета и под ногами его до самой правительственной трибуны будет расстелена ковровая дорожка? И он, его сын Юрий, четко печатая шаг под ритмы сводного оркестра, отдавая честь, уверенно пройдет к трибуне, отрапортует Центральному Комитету партии и правительству о выполнении задания, а потом его будут обнимать руководители партии и правительства…