Евгений Кривенко - Там, где была тишина

«Вербовать нужно, — думает он, принимаясь за разбивку. — Иначе тут пять лет припухать будешь».

У Макарова просто чешутся руки, работы просят. Он проворно по визиркам, с помощью Ченцова, выставляет колышки, натягивает шнур, отбивает линию кюветов.

Схватив лопату и поплевав на руки, начинает отбрасывать податливый грунт. Торопливо зачищает откос. Ясно вырисовывается профиль кювета.

Макарову жарко. Со лба катятся крупные капли пота. Но он так увлекся работай, что ничего не замечает. Не замечает он и того, что рабочие снова бросили работу и с удивлением следят за ним.

— Вот бы в нашу бригаду этого работягу, — давясь от смеха, шепчет Маруся своему высокому напарнику. — Правда, Сережа?

Но паренек опять толкает ее локтем.

Макаров, наконец-то, замечает, что привлек к себе всеобщее внимание. Он с трудом выпрямляется и оглядывается вокруг.

«Что же это я, — думает он, мучительно краснея, — это, ведь и правда, не моя работа».

— А где же ваше начальство? — обращается он к Ченцову. — Десятники где?

Ему вдруг страшно захотелось курить. Он вертит в руке пустую коробку.

— А табачку у вас нет? — неуверенно спрашивает он.

Вокруг раздается дружный хохот.

— Отдай жену дяде, — сочувственно ворчит Ченцов. — Табачишко, конечно, есть, да дюже крепкий, едучий.

Он вытаскивает из кармана черный замасленный кисет и протягивает его Макарову.

— А начальство наше на поминках.

— На каких таких поминках? — удивляется Макаров, свертывая козью ножку под любопытными взглядами столпившихся вокруг рабочих.

— Помбух, значит, помер, — сообщает парень в длинной навыпуск полотняной рубахе и рваных штанах. — Водки перелопавши…

Ченцов бросает на него укоризненный взгляд.

— Зачем человека зря хаять? Не положено. Пришло время, и помер, все под этим ходим.

Макаров отдает лопату, торопливо одевается.

— Смотри, Ченцов, — оборачивается он к бригадиру. — Разбивочки придерживайся. А я в контору пойду — помбуха хоронить.

Накинув на руку пиджак, Макаров направляется к селению.

И тотчас же позади него зазвенел чистый, хрустальный голос, выводя незамысловатую частушку:

«Кто же это?» — краснея, оглядывается Макаров. Маруся! Вот чертовка! Он взбегает на песчаный бугор и еще раз окидывает глазом стройку. «Задержался, я здесь, — думает он. — Интересно, который час?» Макаров роется в одном кармане, в другом. Но все напрасно. Часы его исчезли…

…Низкое глинобитное строение. На перекосившихся источенных дверях выведено углем «Дорстрой».

Макаров перешагивает через порог и испуганно отшатывается, Прямо перед ним на грязном глиняном полу стоит грубо сколоченный гроб. В гробу лежит человек с реденькой бородкой, добрым, пухлым лицом.

В комнате полумрак. Приглядевшись, Макаров замечает Наталью и Николая. Возле дверей, прислонившись, к стенке, сидит на корточках старик-туркмен в большой бараньей шапке и халате.

— Сторож, — кивает на него Николай. — Ну и обстановочка!..

Наталья встает и, прижимая к груди руки, подходит к Макарову.

— Что же делать?

— Нужно приготовить все к погребению, — стараясь не глядеть на покойника, говорит Макаров. — Ты, может быть, знаешь, как все это делается?

— Знаю, — опускает глаза Наталья. — Я сделаю…

— А старик вам поможет.

Он положил руку на плечо сидящего на корточках сторожа.

— Нужно отрыть могилу. Понятно?

Старик медленно встает.

— Душтым [2] Понятно (туркменск.) . , — отвечает он. — Меня зовут Аман Дурдыев.

— Ну, вот и хорошо, Дурдыев, — обрадовался Макаров. — Немедленно похоронить помбуха. — Он оборачивается к Николаю. — А что десятники?

Тот, отвернувшись, машет рукой.

— Аллилуя поют. Вот уж действительно шарашкина контора!

Макаров выходит из конторы и направляется к стоящему невдалеке такому же невзрачному глиняному зданию. Еще издали до него доносится гнусавое, протяжное пение.

— Аллилуя, аллилуя! Господу помолимся!

Он с силой дергает дверь и входит. В накуренной комнате за деревянным, неотесанным столом сидят трое. Посреди стола несколько бутылок водки, чурек, брынза, лук, куски холодной баранины.

Пение сразу же обрывается.