Сергей Семенов - По стальным путям

Я, доктор Николаев, закрываю глаза плотно, с усилием, и вот:

– пригвождено ко кресту огромное истерзанное тело. Это тело моей родины. Дымится оно миллионом кровавых язв. Но радостно приемлет она крестные муки, и вера живая сияет в ее голубых глазах. Ибо на кресте надпись:

– радуйтесь, народы земли, через меня спасется род человеческий.

А две тысячи лет назад, и тоже во имя спасения рода человеческого, распял себя Христос, и сказано о том великим русским провидцем:

– Была минута: среди земли стояли три креста и к ним были пригвождены три человека; один из них до того верил, что сказал другому: завтра ты будешь со мною в раю. И умерли оба и не нашли ни рая, ни ада.

(Из записной книжки доктора Николаева, – интеллигента.)

В ночи – бледная равнина. По бледной равнине – поезд. Над поездом несется небо, глухое, пустое, огромное – несется как исполинский провал, как глухая впадина и небытие. Из глухой впадины сползает, свисает грузная тьма. Давит на поля, на города, на мозг, на сердце. Во всей глухой впадине – ни одной звезды. Тьма без начала, без конца.

А на земле иное!

В мартовскую ночь тысяча девятьсот двадцать второго года скорый "Петроград-Москва" глотает шестьдесят верст в час. Шестьдесят верст! На середине перегона – семьдесят!! Мутно, как видения, несутся бледные поля в снежных плащах. Бледные поля бледно отблескивают. И тьма над ними другая: синеватая и живая.

Земля не похожа на небо!!

Паровоз ревет железным ревом. Паровоз, обезумев, несется по бледной равнине сквозь ночь и ветер. От паровоза несутся крупные красные искры. Искры с налету бьются в снег, долго не тухнут. Во тьме глухо свистят телеграфные столбы, одиночки-деревья, сторожевые будки с зелеными огоньками в окнах. На снежных плащах туманятся силуэты лесов. Где-то между ними притаились деревни, села, – тысячелетние, упорные, корявые, теперь переваривающиеся в реторте Революции.

Земля не похожа на небо!!!

Поезд ревет железным ревом. Поезд, обезумев, несется по бледной равнине. Вагоны рвет, бросает, кидает. Под вагонами – железный вихрь колес, треск, грохот, лязг, удары железа о железо. У поезда миллион железных мускулов и каждый мускул разгорячен. Поезд обезумел.

А на соединительных щитах между двумя вагонами – человек. О кожаную куртку бьются крупные красные искры – человек не видит; мимо несутся бледные поля в снежных плащах – человек не видит. Руки человека впились в железные поручни, как впиваются в горло. Под пальцами поручни извиваются судорожно. Под ногами судорожно извивается железный щит. Человека бросает, кидает, срывает. А человек сопротивляется, – сопротивляется бессознательно, инстинктивно, упорно, и в сопротивлении костенеет. В лицо бьет ветер. Снизу из-под вагона рвется железный вихрь колес. Сердце человека от непосильной борьбы растягивается, – растягивается, как кусок резины. Изнутри поднимается стихийное. Стихийное галопом несется в грохочущей крови, заволакивает глаза, слепит мозг.

Полтора часа назад человек вышел на площадку из купэ. В купэ было уютно, светло, тепло. На диване сидел сорокалетний доктор. Сорокалетний доктор вел с человеком в кожаной куртке, – товарищем Борисом, едущим по служебной командировке из Смольного, – пьяные, долгие, бестолковые, русские разговоры.

– пьяные, долгие, бестолковые, русские, о Революции, о мужиках, о попах, о хлебе насущном. За окном – ночь. Поезд идет глухо и быстро. За окном идут снежные поля в бледных плащах. В купэ ровен свет электричества. В ровном свете все ровно и мягко зыблется. Слова доктора Николаева пьяны и искренни, а жесты не ровны и быстры. Доктора Николаева беспокоит ошибочка. – Ошибочка в революции нашей, – так выражается доктор Николаев.

– Их-хе-хе, ошибочка, говорю вам, непременно ошибочка произошла в революции нашей…

– Какая? какая? Говорите же толком.

И товарищ Борис, едущий по служебной командировке из Смольного, покойно смотрит на доктора.

Доктор не отвечает. Доктор беззвучно шевелит губами и бессмысленно смотрит в пол. Товарищу Борису хочется спать.

Поезд идет глухо и быстро.

Спросил доктор:

– В Москву?

Товарищ Борис открывает глаза. Доктор перегнулся к нему с дивана и смотрит в упор. Странный взгляд… Глаза – узкие и острые, как новое перо, и наполнены искрами. Товарищ Борис умышленно сидит неподвижно: фигура откинута на спинку дивана, плечи – распяты.