Дмитрий Холендро - Избранные произведения в двух томах. Том 2 [Повести и рассказы]

— Война! — вопили внизу.

— Мама!

Мать сидела на кровати, запрокинув голову к потолку, и на глаза ее сыпалась сухая труха штукатурки.

— Война! — крикнула Мастура, хватая мать за плечи. Мать прижала ее к себе и почти сердито сказала:

— Успокойся. Это землетрясение.

В самолете первый раз в жизни Кеша испытал полное раздвоение личности и узнал, что это не такая уж фантастическая штука. Один Кеша летел в Наяринск, к деду, а другой при посадке помахал ему рукой и остался в Ташкенте.

— Дурак ты! — сказал ему улетающий Кеша.

— Нет, это ты дурак! — ответил ему тот, который оставался.

— Она же тебе ясно сказала: улетай!

— Это она тебе сказала, а не мне.

— Ну-ну! Посмотрим, как у тебя будет!

— Написать тебе, как?

— Уволь. Свет клином на ней не сошелся. Я уже забыл ее. Летим — покуриваем, глазеем на девушек.

По самолету идет одна, в свободном платье из скользкой ткани, переливающейся цветными пятнами. Узбекский шелк. И сама узбечка, девочка с прямыми, мальчишескими плечами. Платье на них держится как на вешалке, колоколом расширяясь книзу.

— Простите, пожалуйста, это место свободно?

— Абсолютно.

— А то в хвосте так качает.

— Еще бы! На то он и хвост, чтобы качаться. Вам далеко?

— В Новосибирск.

— К тете?

— В академгородок.

— Зачем?

— Консультироваться. Перед кандидатской.

Ого, как! Вот тебе и девочка! А у нее, оказывается, кандидатская на носу. И сразу стала девочка старше.

И Кеша сказал себе: ты же и лица ее не видишь, ты же видишь лицо Мастуры, закрой глаза.

Он прикрыл глаза, и сосны взмыли вверх, и стволы их заалели от зари. Крепко запахло хвоей, задышалось легко. Хвоя липла на сапоги и висела над головой. Было солнечно, зелено, и дед косил траву в каплях росы. А они подходили к деду, он и Мастура, по этой траве. Перестав махать косой, дед сильно приморщил нос. Смотрел на них, улыбался.

— Видишь, а ты боялась.

Это сказал Мастуре он, Кеша, так легко сказал. Дед воткнул косу рукоятью в землю, в траву.

— Салям алейкум!

Это сказал деду он, Кеша.

— А я вас заждался, — ответил дед, вытирая руку о штаны.

Мастура ждала, пока он вытрет, подняв удивленные глаза на сосны. А дед, забыв подать руку, удивился:

— Ишь какая коричневая! С курорта, что ли?

— Я узбечка.

Дед подмигнул ей:

— Поживешь у нас — беленькая станешь.

— Отчего?

— От белых грибов.

Шутник он был, дед, не терялся…

Стюардесса растолкала Кешу. Та самая стюардесса, с которой летел сюда. Ничего особенного. Растолкала — еду принесла.

За стеклом, отрываясь, но не отставая от невидимых крыльев, дуло пламя. Могучие двигатели отбрасывали его синие, негреющие блики в черную бездну. Ни огонька с земли. И то сказать — не птичья высота, а заоблачная.

Где-то далеко-далеко внизу, со всеми своими лесами, пустынями, реками, горами и городами, спадая к горизонту, но нигде не кончаясь, ждала летящего человека его Земля — надежная твердь.

Кеша отвел еду рукой.

— Не хочу. Дайте спать.

— Любите поспать. Молодец! — похвалила стюардесса. Узнала.

— Угу, — промычал он.

…Была свадьба.

Лесорубы из Наяринского лесхоза, геологи из соседнего палаточного лагеря, заходившие к лесничему как домой, по закону скитальцев, для которых вся земля — и стол, и постель, и место прописки, да заезжие шоферы с золотого прииска, стучавшиеся в окна по ночам, набились в избу, по-солдатски стояли вокруг стола и горланили:

— Горько!

Он и Мастура медленно всплыли над столом, уставленным блюдами с пловом, чтобы сибиряки знали, какая есть на свете еда и откуда он добыл себе невесту.

Горько так горько!

Он отвел фату с лица Мастуры, чтобы поцеловать ее, но она закрыла губы ладонью и сказала:

— Я тебя не люблю. Не сладко…

— Выпейте хоть чаю.

Стюардесса оставила голубую чашку с голубым пластмассовым хвостиком в его руке. Он мял спинку кресла затылком.

— Пейте, пока горячий.

Кеша с трудом зацепил двумя пальцами голубой хвостик чашки и стал смотреть, как уходит стюардесса, заплетая крепкими ногами. Прекрасные ноги! Идут как по проволоке. И волосы золотые под голубой пилоткой.

Снижались, но еще были над облаками, где уже во всю ширь хлестало солнце, потом вошли в облака, в мутную залежь весенней непогоды. Тише загудели моторы. Сейчас колеса коснутся земли, и со ступеньки у трапа он увидит красную строку над зданием аэропорта: «Ташкент».

— Чита! — объявила стюардесса. Он буркнул: