Дмитрий Холендро - Избранные произведения в двух томах. Том 2 [Повести и рассказы]

А тогда поехал из города Баку в то же самое селение. Ничего не изменилось, опять лежат, на меня не смотрят, травинки грызут, а я сыплю:

— Вот вы сейчас встанете и уйдете, но те, кто в прошлый раз слег в землю от голода, те не встанут.

И сыплю все это по-азербайджански. Заподнимали головы…

— Знаю, — говорю, — что вы народ добрый, из других сел еще в том году послали хлеб детям республики, за которую лилась кровь, а не вода! Но вам эти вот шептуны мешают, путают вас. Ты и ты! Встаньте — скажите вслух, чего хотите? Встаньте!

Эти, от которых полз шепоток, притаились, молчат, но выскочил из толпы дядька — длинный, костлявый, лохматый, спрашивает:

— Кто тебя научил нашему языку?

— Проймет, — говорю, — голод, появится, — говорю, — голос. Дайте хлеба детям!.. Ушаглар, то есть. По-ихнему… Это дети. Ушаглар.

Постоял костлявый, надвинул шапку и пошел молча. За ним и другие. Разговаривают, а уж я не слышу… Гадаю, что будет? Командовать при мне землякам тем двоим теперь не с руки… Убьют они меня, кулацкие злыдни, или опять уеду несолоно хлебавши? Лучше б уж убили.

Но утром повезли хлеб. Костлявый первым пришел и сказал:

— Держи, брат.

Мирошников крутнул головой:

— Интересно.

— Рассказывать легче… — ответил Иван Васильевич и согнулся, бормоча проклятья.

— Что это вас так жмет?

— Язва.

— Откуда она у вас?

— Оттуда… откуда у вас тяжелые сапоги, уполномоченный.

Кряхтя и кривясь, Иван Васильевич поднялся, а Мирошников, спешно влезая в сапоги, вскочил и двинулся за ним вдогонку, словно это был тот самый человек, которого он искал.

— Меня Мирошников зовут. Иван. А вас?

— Тезки.

— А фамилия?

Когда Иван Васильевич назвался, Мирошников выхватил карандаш, пометил в записной книжке.

— Память плохая? — скупо улыбнулся новый знакомый.

— В голове кавардак, — сознался Мирошников. — Там одно, тут другое… Не помню, когда спал. Боюсь, и вашу фамилию забуду… А не хотелось бы.

По всему району, всему берегу гнила тогда груша-падалица, и в воздухе стояла от нее винная одурь. Виноградники распускали по склонам длинные усы бесплодных лоз. О табачных посадках и не помышляли. Не знали, с чего начать.

А начинать нужно было, само собой, с людей, да как узнать их? Люди вокруг селились новые, приезжали в неустроенный, разоренный военным лихолетьем край, вербовщики обещали быстрые радости, звали в райские кущи, но райские-то кущи требуют пота побольше, чем голое место, и того не было, сего не было, да и навыков не было… Заскучали люди по хлеборобству, начали оглядываться на покинутое, стали возвращаться домой.

Иван Васильевич как-то сказал Мирошникову, что приехал под это солнце из-за «старухи». На войне сына потеряли, не вернулся с немецкой реки Одер, и невмочь стало жить в своем доме. Ну, сказал он жене, поедем в горы, к морю, там веселый край!

Приехали в этот самый колхоз среди гор, когда тут с победной весны правил делами третий по счету председатель. Первый все гулял победу, не мог опомниться; второй попался — ни рыба ни мясо, хлопал глазами на разруху и вздыхал; третий черпал из колхозного погреба, где темнели бочки со старым вином, чаще первого, но не от радости, а с отчаянья.

В районе поняли, что опять промазали с председателем, но Мирошникову рекомендовали не торопиться — приглядеться как следует, расспросить как следует, потолковать с людьми.

Ивана Васильевича — толкуй не толкуй — не знали. Совсем новичок. Земляков рядом не было. У кого расспрашивать? С неделю Мирошников взвешивал все «за» и «против». Коммунист. Воевал. Орден. Это, конечно, «за». Крепко болен. Вот беда! Каждый день подламывают приступы, сидит и то криво; сегодня здесь, а завтра — увезут в больницу. Это в глазах начальства все «за» могло перечеркнуть одним махом, но подвернулся дедок один, сообразил:

— С язвой человек нам как раз подходит. Насчет этого как раз…

— Насчет чего?

— Насчет выпивки, — сказал дедок. — И захочет, да не сможет! Язва не даст. Выдвигай!

Едва выбрали Ивана Васильевича председателем, как он и запил. В тот же вечер, с ходу! Да как! Днем храпел, а к ночи вскидывался пить дальше. Уже успели его прозвать Ванькой-встанькой, что, впрочем, осталось на будущее. Из-за язвы. Его, дескать, не свалишь, встанет…

И полетели в район первые жалобы — подсказали, мол, кого выбрать, спасибочки, не успели разойтись с собрания, а председателя уже увели, кому надо, за стол. Спрыскивали избрание, наливали за исцеление от язвы треклятой, за дружбу, за погибель врагов. Пятый день качается! Мирошников-то понимал, что погибель ему грозила первому. В районе на него не смотрели, давили глазами. Опять? Натворил?