Дмитрий Холендро - Избранные произведения в двух томах. Том 2 [Повести и рассказы]

— Как отменить? А сколько сейчас?

— Восемь утра, — повторил Леша, улыбаясь. — Мы ведь на час раньше встаем.

С трудом Ласточкин вытащил из кармана часы. Да, да… Восемь, а словно уже весь день прожит…

— А рация работает?

— Починили.

— И все же научить тебя надо! — сурово сказал Ласточкин.

— Трусости? — тихо спросил Леша. Ласточкин не ответил ему на это.

— У тебя отец где работает?

— Всю жизнь рыбалил. Под Будапештом руку напрочь отбило, теперь в рабкоопе пекарней заведует.

— Я вот ему пожалуюсь, чтобы он заставил тебя уважать старших.

Вот оно в чем дело!

— Так ведь я к вам с уважением, Григорий Ефимович.

— Другой из тебя сделал бы котлету!

— Так ведь я другого и в море ни за что не повез бы… не рыбака…

— Это ты подлещиваешься сейчас ко мне?

И очень хотелось, чтобы он сказал: нет, правду говорю! Но Леша замолчал. И тогда Ласточкин попросил проводить его к рации.

В узком отсеке радиорубки зеленый футляр рации сотрясался от голосов. Безалаберно жил морской эфир. Сейнеры вели разведку рыбных маршрутов. Но вот какой-то волной завладел радостный голос Дуси:

— Вызываю все промысловые суда, вызываю все промысловые суда. В районе Серых скал, квадраты шестьдесят четыре — шестьдесят пять — шестьдесят шесть, замечены крупные косяки хамсы.

— Ты сказал ей, что ли? — спросил Ласточкин бригадира и приподнял микрофон в дрожащей руке.

— Дуся, — прохрипел он и откашлялся, — Дуся, отложи совещание на завтра. Передай всем цехам… Передай, вышел в море… Я вышел в море. На «Ветерке»… Ясно? Как слышала? Перехожу на прием….

И щелкнул черным хвостиком выключателя. Обомлевшая Дуся не сразу ответила:

— Слышала хорошо… Слышала хорошо…

Дуся встречала «Ветерок» на причале. В молчаливой тревоге она ухватилась за рукав шершавой куртки Леши и маленькими шажками пошла рядом, заглядывая в его усталое лицо.

— Ты держись за него, — сказал ей Ласточкин с осторожной улыбкой.

И, не зная, что случилось, ничего толком не понимая, Дуся быстро потрясла головой и ответила:

— Я держусь.

1960

Домой Игорь вернулся поздно и в хорошем настроении. Это было даже не настроение, а такое, до спазмы в горле, радостное состояние духа, что он не знал, как его и назвать, да и не думал об этом. Слово «счастье» почему-то не приходило в голову. Наверное, это не слово, а что-то не нуждающееся в словах. Головокружение. Сегодня, десять минут назад, он поцеловал Катю. Потом Катя побежала домой, а он смотрел вслед ей, и странное ощущение воздушности оставалось в нем долго, еще и сейчас…

Он тихонько притворил дверь своей квартиры, придерживая пальцем язычок замка, чтобы не щелкнуло слишком громко, и стал пробираться по коридору на пятках, потому что у ботинок были мягкие резиновые набойки. Ему хотелось быстрее попасть в комнату, где давно спит Акимка, младший брат, забраться в свою постель, затаив дыхание, все вспомнить еще и еще раз.

— Не крадись, — сказала из своей комнаты мать. — Я не сплю.

Ночничок горел у ее незастланной тахты — плед в пододеяльнике и простыни с подушкой белой стопкой лежали в ногах. Мать сидела на тахте одетая и держала носовой платок у глаз.

— Голова болит? — спросил Игорь.

Она отняла руку с платком от покрасневших глаз, приподняла и повернула к нему свое стянутое морщинками лицо, будто все они выползли наружу к ночи, но тут же отвернулась и сказала:

— Нет.

— Чего ты плачешь?

— Я не плачу.

Он присел на угол тахты, отодвинул простыни. Рядом с постелью валялась развернутая «Вечерка», в которой он отмечал синими кружочками интересные передачи по телевизору на завтра. Для мамы. Протянув руку, он похрустел газетой и спросил:

— Понравилось?

— Я не включала…

Ему попался на глаза здоровый, с футбольный мяч, клубок шерсти с воткнутыми спицами. Рассеянным взглядом он быстро скользнул по знакомым предметам и впервые с чувством вины и обиды увидел в них свидетелей ее долгого, затянувшегося на годы одиночества, ее единственных, повседневных друзей.

— Акимка спит?

Мать молчала. Он спрятал за ладонью нечаянный зевок, встряхнулся и откашлялся.

— Акимка, что ли, тебя обидел?

— Нет, — опять ответила мать.

Он готов был казнить себя за это, но ничего не мог сделать с собой — им не о чем было говорить, он удивлялся, мучился, специально искал и не находил слов и сейчас поднес к ночнику газету, чтобы почитать или сделать вид, что читает.