Николай Наумов - Полковник Горин

Горин сжал пальцы в кулаки и, уловив, что нервы разошлись больше, чем это допустимо на войне, пусть и не настоящей, несколько раз провел ладонями от лба к затылку, чтобы успокоить себя — принимать решение нужно всегда с холодной головой. Когда волнение улеглось, вызвал начальника разведки.

— Какая информация о противнике поступила из штаба Амбаровского?

— Мало: ночь темная, дождливая, авиация летать не может. Видно, потому посредники ничего не дают о противнике.

— Но без данных мы можем заехать прямо к нему в объятия… Вот что. Вышлите дополнительно группы в глубину и к соседям. — Горин показал пункты.

— Оттуда они едва ли что смогут передать.

— Создайте промежуточный сборный пункт, если понадобится, два. Поднимите вертолет. Организуйте наблюдение за радиоинформацией, которая идет к генералу Герасимову. Нужно!..

В последнем слове было больше просьбы, чем требования, и начальник разведки, помедлив, ответил с той клятвенной скромностью и тревогой, с которой говорили на фронте люди, получившие такое задание, не выполнив которого они не имели права живыми показываться на глаза.

— Постараюсь, товарищ полковник. Разрешите идти?

— Да. — Горин пожал ему локоть, вместе с ним вышел из машины, проводил долгим озабоченным взглядом.

Лишь перед рассветом полки вышли на свои направления, а штаб дивизии смог развернуть командный пункт. Измученные и голодные, возвращались из частей офицеры штаба и политотдела. Вошел Знобин. Сапоги, полы шинели в грязи, лицо мокрое, почерневшее.

— Не пойму, какие высшие соображения вынудили Амбаровского произвести изнурительную для дивизии перегруппировку? Ведь утром бой.

— Предполагаю: хочет полком Аркадьева блеснуть на полигоне.

— Возразить, что он у нас слева, не пробовали?

— Попытался…

— И он даже не спросил: сможем ли, успеем ли, какими пойдем в бой? Узнаю повадку иных фронтовых командующих, — тяжко проговорил Знобин. — Сомнений не знали, границ возможностей не признавали и клали людей порой за высотки и деревушки, цена которым, при здравом размышлении, холостой выстрел. Откуда кое у кого и теперь почти то же? Изучили тяжкий опыт войны, узнали, что есть цена победы, она рассудит меру таланта каждого, и все же…

Горин и сам не раз задавал себе этот вопрос. Ответы встречались разные: время, суровая необходимость, традиции и культура армии, пример военачальника… Но какая бы из причин больше всего не руководила действиями командиров, заметил Горин, во время войны резкость требований всегда возрастала. Не случайно. Война сурова. Выдержать ее беспощадность, помочь и заставить перенести других могли только очень уверенные, твердые характеры. Чтобы не размягчить их, излишества в требовательности не замечались и даже прощались. Но мудрые полководцы и командиры редко нарушали меру требовательности и многого этим достигали. Почему не поступать так всем?

— Мне кажется, Павел Самойлович, — поднимая взгляд на Знобина, произнес Горин, — требовательность на верхних тонах кое-где у нас еще бытует от того, что после войны мы долго и много о ней заботились и мало учили, как ею надо пользоваться. Вот у некоторых воля и разгуливается на всю улицу. Результат — задачи без дальнего смысла, перегрузки войск тогда, когда в этом нет острой необходимости.

Позвонил Сердич и сообщил о получении боевого распоряжения от генерала Герасимова: воздержаться от перехода рубежа № 3.

Полковники склонились над картой и потом недоуменно посмотрели друг на друга — войска дивизии уже переходили его.

Такое распоряжение генерал Герасимов отдал потому, что Амбаровский еще не принял новое решение.

В палатке, ярко освещенной четырьмя лампочками, были только Амбаровский и начальник отдела его штаба полковник Рогов. Не торопясь, Рогов нанес дополнительные данные о положении дивизий, справа положил четко выписанные таблицы и расчеты и, разогнувшись, приготовился доложить все, что от него потребуют. Но Амбаровский отпустил его, ни о чем не спросив.

На карте было все, что штаб смог вытянуть из посредников и получить от дивизий. Мало, очень мало, казалось генералу, и это малое к тому же все время двигалось, менялось, теряло свою определенность, и потому он никак не мог уловить суть в действиях противника, резкая перемена в которых, ощущал он, вот-вот должна была произойти. Генерал резко откинул плечи, будто хотел сбросить измучивший его груз — груз сомнений, и снова склонился над картой. «Так, — размышлял он, — в первом эшелоне у противника не более двух потрепанных дивизий. Не сила. Вчера после полудня из этого района вышли еще две дивизии. До вечера они двигались в полосе соседа.