А шофер между тем куда-то запропал. Аверкиев ерзал, то и дело поглядывал на студентов, явно желая вклиниться в их разговор. Однако молодежь сохраняла строгую уединенность, и он встал, потихоньку начал пробираться к старушкам. Те сперва смолкли и заученно прикрыли платками шамкающие рты, но вскоре опять разговорились, приняв и Аверкиева. Меж старушечьих шафранных лиц и пестрых платков сверкала его жизнерадостная рыжина, как ось этого вертящегося клубка жестов и речей. Студенты невозмутимо продолжали свое. Мельком они заметили, конечно, побуждение Аверкиева присоединиться, не ускользнуло от них и то, как устремился этот странный дядька к анахроническим старушкам. Но не удостоили его даже улыбки.
Когда поехали, Петр Власович вернулся на свое место и, нахохлившись, отвернулся к окну. Я мягко смеялся про себя, сочувствуя его трогательному интересу к аборигенам. Вообще в его любопытстве и в том, что он и меня звал за собой, было много трогательного и привлекательного. Будь это — вот не знаю когда, то ли раньше, а может быть, когда-нибудь в будущем, — я, пожалуй, не раздумывал бы долго. А сейчас… Нет, сказал я себе, ни сейчас, ни в будущем я не соглашусь. И не потому, что позабыл и не люблю песен и сказаний — и помню, и люблю, — но во мне и до сих пор еще слишком много интуитивного, случайных всплесков угадывания, конечно же, вперемежку с пылким восторгом. Могу ли я и дальше оставаться незащищенным отроком, имеющим всего лишь дар непосредственности?
Дома ждало меня приятное известие: отчим получил приглашение на завод. Начальство верно рассудило, что после инфаркта ему непосильна будет работа ведущего конструктора, но с проблемами транспортировки он, пожалуй, справится. Отчим говорил об этом немного иронически, но было видно, что он рад: опять попадал он в милую его сердцу обстановку.
Мы втроем лепили пельмени и непринужденно болтали о всякой всячине. Тут зазвонил телефон, и мы разом смолкли, а затем засмеялись. Телефон возвещал о том, что наступает счастливая суматошная пора — отчиму будут звонить в любое время суток, и он или тут же отправится на завод, или будет спорить, не соглашаться, убеждать, хвалить или кого-то о чем-то просить — телефон звенел свежо, требовательно, и отчим поспешил в комнату. Но быстро вернулся.
— Тебе, — сказал он суховато, как будто именно я был виноват, что звонили не ему.
Нурчик просил меня выйти, он ждал на трамвайной остановке. Едва завидев меня, побежал он навстречу, помахивая конвертиком.
— Письмо от Биляла. Из Ростова!
— Что-нибудь случилось? — спросил я. — Он болен? Без денег?
— Да нет, — растерянно отвечал Нурчик, — наоборот… то есть Аня заболела, но он… Вот почитай.
Это было счастливое, готовое брызнуть соками восторга письмо. Но начиналось оно сообщением о болезни Ани. Перемена климата не пошла ей на пользу, у нее сильно подскочило давление, мучают головные боли. Это как-то не вязалось с мажорным тоном письма. Но прочитав до конца и поразмыслив, я понял все: опекаемый когда-то десятком по крайней мере родственников, побывавший в цепких руках отца, матери, дедушек и бабушек, теперь он получил не только свободу, но и счастливую возможность опекать другого… Он просил раздобыть книжку Ахмадулиной и немедленно выслать ему; и еще — чтобы Нурчик привез ему джурбая, степного жаворонка, которого он по забывчивости не взял.
— Отвезти пичужку в конце концов можно, — сказал я, — денег у нас с тобой куры не клюют, а? Но вот где мы ему Ахмадулину раздобудем?
— А мы пошлем…
— Пожалуй, ему будет все равно. Но как ты думаешь, хорошо он будет жить?
— Где, в Ростове?
— Вообще, в Ростове, или здесь, или в городке.
— А он может вернуться в городок?
— Каждый раз он бежит, чтобы вернуться в него. Знаешь, что не дает человеку пропасть? Способность сходиться с другими, стремиться к этому. И самое печальное — желать замкнутости. Билял где-то на полпути между замкнутостью и общением. Он бурно и жадно общается, чтобы потом удрать в теплую свою нору… Что ты ему напишешь?
— Не знаю. Может быть, отвезу ему джурбая. — Нурчик засмеялся. — А ведь он, уезжая, подарил джурбая мне, но вот забыл об этом.
Я сказал:
— Тогда не спеши с письмом. Он скоро сам напишет. Извинится за джурбая и скажет: не ищите Ахмадулину, — потому что теперь уже ему будет нужна какая-нибудь другая книжка.
— Как все просто, — сказал Нурчик. — Должно быть, ты его очень хорошо знаешь, раз так говоришь. Но можешь ли ты поручиться, что все так и будет?
Читать дальше