Рустам Валеев - Земля городов

— А ведь я любил ее, — сказал я. Я почувствовал такую насущную, что ли, необходимость сказать об этом себе, что присутствие Габриэляна ничуть меня не удержало. Мои слова, к удивлению моему, вовсе не поразили его. Он спокойно отозвался:

— Я догадывался. — И тут же, без всякого перехода, стал рассказывать о своих делах: он, оказывается, поступил в аспирантуру, летом невылазно сидит в пещерах и уже успел написать брошюру о карстовых пещерах, — однако его удачи ничуть не волновали меня. Думалось, он восполняет нынешними своими успехами какие-то минувшие утраты. Боже мой, если бы только мне вернуть тот день, не заменимый никакими сегодняшними радостями!

…Так вот Деля уехала в городок, а за нею отправился Билял. Стало быть, за четыре года он уверовал, что Деля достойна его раболепного отношения к женщине. Но почему именно Деля, а не какая-нибудь другая девушка? Реванша, что ли, требовало его поражение, его полная подчиненность в былом Кате Свидерской? То есть я хочу сказать, что он, может быть, не прочь был теперь сыграть в чьей-то жизни роль, подобную той, которую сыграла в его жизни Катя? Чистая, кроткая Деля — и он, по его разумению, познавший жизненные бури. Но не пленился ли он принадлежностью Дели к сословию, издавна почитаемому в городке, то есть не напомнила ли в этом отношении Деля все ту же Катю Свидерскую?

Они уехали в городок летом, а в декабре была свадьба. Нас не пригласили. Мама не поехала бы в городок ни при каких обстоятельствах, но меня-то могли бы, наверно, позвать. И тут я подумал: меня не позвали именно потому, что я любил ее; ведь, я думаю, не один Габриэлян догадывался. Но кто не хотел моего присутствия на свадьбе — Билял или Деля? Если Деля… что ж, можно думать, что она пощадила меня.

Когда я немного опомнился от столь стремительных событий, то обратил внимание на слухи о свадьбе, сперва рассмешившие меня, а потом покоробившие: шапочник Ясави женил внука — вот что передавалось из уст в уста, словно и Деля, и Билял были бессловесные, несамостоятельные существа. Но подробности о свадьбе я узнал, как ни странно, года три или четыре спустя от своего двоюродного брата Нурчика. В его рассказе слишком много места занимала Алма, сестра Нурчика, старше его лет на десять. Однако ни рассказы брата, ни тем более слухи ровным счетом ничего мне не объяснили тогда. Позже, соприкоснувшись с Билялом и Делей в Челябинске, я как бы наново прокрутил минувшие события и поразился тому, как эти не от мира сего молодые оказались куклами, ведомыми ниткой…

«Шапочник Ясави женил внука!»

Ясави был приблудным сыном городка, как и дедушка Хемет. Подобно многим из голытьбы, он вывалился однажды из товарного вагона, отряхнулся, огляделся и припустил, видать, бегом под гору, где в котловине грудились городские дома. Голодный нюх привел его прямо во двор к мулле. В грубых шароварах из пестряди, в калошах на босу ногу, в обтрепанном казакине из самодельного сукна, он, рассказывают, стоял перед муллой и время от времени вынимал из кармана руку с отщипнутым куском хлеба и совал себе в рот.

Работник у муллы, истопник в школе учителя Мухаррама, извозчик, владелец единственного в городке омнибуса, наконец, шапочник…

О дедушке Ясави говорили как о человеке, обуянном страстью. Но какой страстью — вот вопрос. Кто считал его алчным, кто тщеславным, иначе зачем было ему дивить городок небывалой свадьбой, да еще палить из револьвера, чтобы слухи об его щедрости и почти что купеческих замашках гремяще пронеслись по городу. Конечно, тщеславие сказалось, и оно-то напугало тетю Хаву, вызвало опасение у Алмы, что дом теперь целиком достанется Билялу, а чтобы разозлить Якуба, достаточно было одной крылатой фразы: Ясави женил внука.

А по-моему, все они ошибались, кто считал главным в его нраве жадность или тщеславие. Что было в его нраве, так это страх. Да, страх быть бедным и оставить в бедности своих отпрысков. После горячечных мечтаний преуспеть, после тяжких мытарств он наконец приобретает ремесло и преуспевает в нем, и теперь он боится только одного: потерять нажитое. Он не был жадным, но он стал накопителем. Он собрал, скопил имущество, чтобы оставить его детям. Но вот Якуб покидает отцовский дом, отрекается от наследства, больше того, самые связи с родителями, само родство признает обременительным и позорным для себя. Вот и второй сын, закончив горный техникум, окапывается на каменном карьере и почти на нет сводит связи с родительским домом. Они отрекаются от всего, чему их отец посвятил свои силы и страсть. А уж старость на пороге, ему страшно представить, что с его смертью наследники продадут дом, распылят все добро — ничего, ничего не останется! И он обращает свои взоры на Биляла. Тем более что Якуб вроде не особенно держался теперь своего незадачливого сынка.