Михаил Златогоров - Вышли в жизнь романтики

— Например, Савич, да? — натянуто усмехнулся вошедший в палатку Игорь. Он слышал, что говорил Тюфяков.

— А хотя бы и так. Я это тебе в глаза скажу.

— Так. Очень принципиально. — Игорь взял табуретку, поставил возле койки Юли и сел, перекинув ногу на ногу. — Может, и прогульщиком еще назовешь?

— Игорек, да ты не волнуйся, — вкрадчиво начала Руфа. — Анатолий вовсе не собирается жаловаться на тебя. Правда, Анатолий?

Руфа с появлением Игоря стала еще разговорчивей:

— Мальчики, сегодня все идем в кино!

Она вскочила с койки, достала зеркальце, извлекла из сумочки коробку с пудрой и пуховку и стала наводить красоту. Она шутила, сыпала ласковыми словечками, задабривая обоих, но ни Тюфяков, ни Игорь на миролюбивый лад не настраивались.

— Почему, когда старые рабочие прогуливают, — раздраженно заговорил Игорь, — с них не спрашивают? А если комсомольцы-новоселы чуть что не так, так их сразу — «прогульщики, лодыри».

— Зачем делить: старые — молодые, — невесело возразил Тюфяков.

— Мне тетя Нюра с бетонузла жаловалась, — стала рассказывать Ядя. — Мы, говорит, с мужем сюда приехали, когда еще и палатки ни одной не было… Зимой. Мы, говорит, тоже когда-то комсомольцами были, а нас так не встречали, как вас. Обижается, почему теперь всё только для новоселов. Даже подписка на газеты и журналы.

— Все эти женатые, вербованные, они нас назад тянут! — отрезал Игорь.

Тюфяков не соглашался:

— Если не по путевке, так и работать ему нельзя, что ли? Есть и с путевкой, а лодырь!

— Здесь комсомольская стройка! — напомнил Игорь.

— Другой некомсомолец… Вербованный… за смену четыре кубика выбрасывает. Ты сумеешь?

— Я трудностей не боюсь! — Игорь быстро взглянул на Юлю. Она слушала молча. — Мы приехали сюда совершить подвиг, так? У каждого сердце горит. А тут начинаются разговоры: «Почему прогрессивки нет?», «Почему мясишко не завозят?», «Путем не порубаешь — и опять в ямку лезь».

Тюфяков помолчал и поднял на Игоря угрюмые глаза:

— Если у него жена, ребенок… Если он честно заработать хочет, что плохого?

— Я не за длинным рублем сюда приехал! — Глаза Игоря заблестели, голос стал мягче, проникновеннее. — Знаете, о чем я мечтаю? Вот придет Седьмое ноября. Соберемся на демонстрацию. И торжественно поднимем флаг молодежной стройки. Поднимем этот флаг при свете прожекторов. Он будет развеваться, пока мы не построим город. Вот главное! Те, кто придет за нами, для них все уже будет готово. Вот моя мечта! А деньги и удобства я презираю… Да, презираю!

Вошла чем-то озабоченная Егорова, в мокром ватнике и заляпанных грязью ботинках.

— Машины пришли из Металлического, — сказала она, присев к печке и грея озябшие руки. — С шифером. Разгружать надо.

— Сейчас? — погасла Руфа.

— Задерживать нельзя. Майка и Нелли уже там.

— Но мы-то смену уже отработали! — У Руфы даже дрогнули губы. — Что же, культурно отдохнуть нельзя?

— Я прорабу говорила. Некого больше ставить.

Ядя и Юля стали собираться.

— Издевательство какое-то! — негодовала Руфа. Тюфяков попытался успокоить ее:

— Сколько его привезли, шифера-то? К ужину аккурат управитесь.

— Ладно, иди! — В голосе Руфы прозвучала откровенная неприязнь. — Аккурат не аккурат! Знаю тебя: что прораб скажет, то и ты.

Тюфяков обескураженно топтался на месте, бесцельно разглядывая свои широкие, в ссадинах руки.

— Ты воду всю откачал? — глянула на него Ася Егорова. — Механик из Металлического приехал.

— Приехал? Насос у нас никуда. — Анатолий ждал, что и Руфа скажет ему что-нибудь, но та отвернулась. — Пойду, пожалуй. Насос совсем никуда… — и вышел.

Егорова загасила тлеющие уголья, прикрыла дверцу печурки:

— Пошли, что ли?

— Такая досада, — пожаловался Игорь. — Как раз в семь тридцать начало сеанса… Взял два билета. — Он растерянно искал Юлиного взгляда. — Ты никак не можешь?

Не успела она отрицательно мотнуть головой, как он великолепным жестом разорвал на мелкие кусочки два синеньких билета.

— Кино в таком случае отменяется. Иду с вами.

— Ты чудный! — восхитилась Руфа, подхватывая Игоря под руку.

— Отдал бы лучше билеты ребятам, — пожала плечами Егорова.

Юля ничего не сказала.

Так и не спросил Игорь Юлю, что мучило ее в тот день, почему она, всегда такая неугомонная, была молчаливой и грустной.