Корольков Михайлович - Партизан Лёня Голиков

– Из Старой Руссы мы. С детьми в деревню иду, к родственникам. Притомились мы…

– Эх, горемычные, – вздохнул бородач. – Что же мне теперь делать с вами?.. Ванька!

С другой стороны оврага, будто из снега, вынырнула голова, и отозвался тоненький голосок:

– Я здеся! Чего, дядя Влас?

– Подь-ка сюда. Тащите вдвоем салазки, а я пособлю хозяйке.

– Да нет, я сама, – запротестовала женщина, носил у нее хватило лишь на несколько шагов. Тогда она оперлась на руку Власа и медленно стала подниматься в гору. А ребята вдвоем впряглись в санки, легко взобрались по откосу и стояли, поджидая остальных.

– Дядя Влас, а мы давно здесь, – встретил мальчик поднявшихся наконец взрослых.

– Давно-то давно, – проворчал Влас, – а не сообразишь, что в село надо сбегать за конями. Ну-ка живо – одна нога здесь, другая там!

Ванька тотчас же припустился по дороге.

– Пойдемте в землянку, там все потеплее будет, – сказал Влас.

По неглубокой траншее прошли к землянке, вырытой в бугре и совершенно невидимой со стороны дороги. С салазок встала девочка лет восьми.

Вошли в землянку. Огонь в железной печурке чуть теплился, в неплотно прикрытой двери светились щели, но было здесь все же много теплее. Вдоль стены тянулись нары, сбитые из жердей и покрытые мятой соломой. Женщина опустилась на нары и спросила:

– До Белебелки-то здесь далеко будет? Все идем да идем… Шестьдесят верст одолеть не можем.

– Считай, она самая и есть – километр ходу. А тебе в Белебелку надо? – спросил Влас, подкидывая в печку щепу.

– Нет, еще восемнадцать верст. – Она назвала деревню. – Гвоздева Ивана Федоровича, может, знаете? Это отец мой.

– Деревню как не знать, а Гвоздевых не слыхал, – ответил дядя Влас. – А Белебелка-то тебе зачем понадобилась?

– Нам говорили, здесь Советская власть начинается. Верно это?

– А как же! Фашисты сюда ни ногой. Как сунутся, им по мордам, как сунутся – по мордам. Так и отвадили. Я на что стар, а и меня тоже в дело определили. Дорогу сторожу. Как что – сигнал: немцам встреча! Вас-то я тоже давно приметил. В нашу республику со всех концов народ идет, все защиты ищут… Да что ж это, нечистая душа, не горят они?!

Дядя Влас встал на колени, низко пригнул голову и, сощурившись, начал дуть. От его ласковых слов, от заботливого отношения к незнакомым людям, от того, как старательно раздувал он огонь, веяло такой добротой, таким задушевным человеческим теплом, что и женщина как-то повеселела.

– Спасибо вам, дядя Влас. Так, кажется, вас зовут?.. Спасибо! Доброта теперь нам в диковинку. Ой намучились мы! Вспомнить страшно! Сперва на Ловать ушли, потом на плотах уплыли, как все. На лиманах жили. К осени выгнали нас немцы. Привезли пушку, сказали – стрелять будут. Мы назад в Руссу подались. Мужа в гестапо забрали. Тут тиф, голодуха… Сынок, спасибо, посадил нас на санки да и повез. Два дня вез, потом я понемногу начала вставать, а под конец и сама впряглась.

Дядя Влас с удивлением взглянул на подростка.

– Так вон ты какой жилистый! Звать-то как?

– Митяем. То есть Дмитрием, – поправился мальчик.

– Мать, значит, в беде не покинул. От гибели спас. Молодец! Ну теперь вам полегче будет. Мы уж как-нибудь вас до места доставим. Недаром у нас советская лесная республика.

– Дядя Влас! Коней пригнал! – раздался снаружи тоненький голосок.

– Ну вот и подвода пришла. Вас в правление колхоза доставят, а что дальше, там видно будет. Я к вечеру сменюсь, тоже зайду. Ох вы, горемычные мои! Сколько народ русский терпит!

Старик проводил их до подводы.

Впервые за всю дорогу из Старой Руссы Митяй увидел несожженное село. Вытянулось оно вдоль реки на крутом берегу. Остановились около правления колхоза. Здесь все уже знали, что дядя Влас присылал за подводой, что из Старой Руссы пришла женщина с двумя детьми.

Была суббота, бабы топили бани, и прибывших сразу отправили мыться. На квартиру их поставили к пожилой женщине, жившей со взрослой дочерью. В избе пахло печеным хлебом, несколько больших караваев, покрытых полотенцем, лежали на лавке, а обе хозяйки в большой деже месили тесто.

Утром, когда Митяй проснулся, он снова увидел женщин, возившихся около жарко натопленной печи. Старшая укладывала на деревянную лопату упругие хлебцы, смачивала их водой и совала в печь, а дочка сыпала муку в освободившуюся дежу.

Митяй с удивлением спросил:

– Теть, а зачем вы столько хлеба печете? Женщина улыбнулась:

– Партизан кормим, сынок. Едоков много. У нас тут вроде пекарни. Бывает, что два раза в сутки печем.