Радий Погодин - Мост. Боль. Дверь

Чему она улыбалась? Наверно, внушала старику Тросникову, что душе его в такую стылость на улице витать незачем: если душам далеко отлетать не положено «сорок ден», то пусть тут на отделении обретается, в тепле: тут и телевизор посмотреть можно, и разговоры послушать.

За старухой Марией Степановной приехал сын-полковник. Но Петров не видел его — кровь сдавал.

Когда Петров возвратился в холл-столовую, за одним столиком (на других уже стояли перевернутые стулья — тут готовились мыть полы) сидели Зина и Софья. Они улыбались друг другу. У той и у другой в прозрачных мешках полыхали рыхлым золотом апельсины.

— Извини, поесть тебе принесет Анна — я на бегу, — Софья подвинула свои апельсины Петрову.

Зина дала ему свои апельсины без объяснений, только с улыбкой.

— К Пууку меня не пустили. Он ничего не просил?

— Просить — не просил, но сказать — сказал. «Не покупай Зине цветы у цыганок», — сказал.

— А вы, собственно, кто? — спросила Софья.

— Мы с Петровым друзья, — ответила Зина. — Петров, скажи, правда же мы с тобой друзья?

— Конечно. — Петров засмеялся. — Мы с тобой друзья закадычные.

— Я замуж выхожу, — сказала Зина Софье и улыбнулась улыбкой счастливой невесты. — За военного моряка Станислава, Петров, я приду к тебе в подвенечном наряде. Он у меня не белый — белый у меня уже был. Очень хочу, чтобы тебе понравилось.

— Ему понравится, — сказала Софья.

Петрова позвали в ординаторскую подписать согласие на операцию. Он пошел.

Он говорил себе, как Орфей: «Не оглядывайся, Орфей». И, как Орфей, оглянулся.

Зина и Софья весело разговаривали, они даже пододвинулись друг к другу почти вплотную.

— Эвридику не увела Персефона. — Петров усмехнулся. — Не Орфей я. Но почему?

В воскресенье Петров ждал сына, хотелось ему видеть сына, пусть с очередной шведкой, датчанкой, манекенщицей, парашютисткой, карамельками, анекдотами, — Петров даже четвертной ему приготовил. Но прибежал аспирант Пучков Костя, похожий на маневровый паровоз «кукушку», — все в нем двигалось: мотыли, шатуны, кривошипы, дышла и выдвигался вперед воинственный подбородок, — образ, как отметил Петров, умирающий: кто же теперь знает этот чудесный маневровый паровозик, такой живой и сердитый, такой урчаще-пыхтящий, — все теперь знают гладкую функционерскую физиономию дизеля.

— Вы готовы? — спросил Костя, охрипший и бледный. — Арсений Павлович будет ровно в двенадцать.

— А сейчас девять, — сказал Петров. — Что же делать? Может, шею помыть?

— Вы отдыхайте, готовьтесь, а я побегу — пройдусь. Мне нужно все решить. И собраться с духом. — Костя Пучков убежал.

И до двенадцати, пока он не появился на отделении, у Петрова Александра Ивановича никого не было: ни жена Софья, ни дочь Анна, ни сын Аркадий в это утро к нему не пришли.

Спустился к нему Пуук, бело-розовый, как пастила, гладковыбритый и приятно надушенный.

— Прощайте, Петров, — сказал он. — Меня увозят. Рад был с вами познакомиться. Пожалуйста, передайте Зине. — Он отдал Петрову незапечатанный конверт, раскланялся, не протягивая руки. — Прощайте.

Петров вскочил, неловко и торопливо кивнул.

Тут прибежал Костя.

— Вы еще не одеты!

— А мне не во что. Мой костюм, Костя, в камере хранения. А где Арсений?

— Они в машине. — Костя смутился под недоуменным взглядом Петрова и пояснил: — Директор и Лидия Алексеевна.

— У меня только и есть пальто, шарф и шапка, — сказал Петров. — И пижама. Думаешь, в пижаме пустят? Пижама новая. Смотри, какая сатиновая. И воротник…

— Пустят. — Костя убежденно кивнул.

В машине рядом с шофером развалясь сидел директор — шарф его был толст, щеки румяны.

— Садись, Саша. Привет. Я Лидию Алексеевну пригласил. Не возражаешь? Чтобы мы про баб поменьше болтали, а то все про них. Куда поедем?

— В «Океан», — сказал Костя. — На ту сторону реки. Поплавок. В нем интерьер красивый. Финны делали по заказу «Интуриста». Кухня хорошая. Семь рублей за вход.

— Только за вход? — ахнула Лидия Алексеевна.

— Не просто, а на семь рублей вам принесут. Чтобы трудящиеся кофе пить не бегали.

— Прибегут с рублем, все столы обсядут, а барину и поместиться некуда, — пророкотал Арсений. — А барин гульнуть хочет с дамой.

— Но почему — барин? — Костя Пучков повертел головой на жилистой, плохо выбритой шее. — Мы же вот не баре. Бывает же иногда, когда очень надо.

На перилах моста сидели чайки и нахохленные воробьи. Большая Невка была синей. Голубые камни в ушах Лидии Алексеевны казались льдинками.