— Ложитесь-ка все на свои места. И не дурите.
Девушка с трудом поднялась, прильнула в темноте к Наташе. Заплакала, сама не зная отчего.
Снаряды больше не залетали в населенные развалины. Наташа вновь вышла на крылечко. Плотная жесткая темнота охватила ее. Думалось о только что пережитом страхе. Не всегда отделаешься одним испугом… А годы идут. Им нет дела до войны. Ушла еще одна весна, кончается лето. Там и зима не за горами. А что хорошего увидела она? Чему порадовалась?
Наташе стало одиноко и тоскливо. Вдруг захотелось закрыть глаза и бежать в темноту, в неизвестность, туда, где нет этого одуряющего грохота, удушливого смрада взрывчатки и человеческой крови. А где есть такая земля?
И она устрашилась своих эгоистичных желаний.
Невольно вспомнила Илью: все-таки он очень славный парень, сильный, смелый, взаправдашний…
Пилипенко часто прогуливался возле подвала, где жила девушка, но встретиться с ней ему как-то не удавалось.
«Наверное, дежурит», — думал он, возвращаясь к себе. И вдруг Илья увидел ее. Она сидела на крылечке и о чем-то думала.
В дрожащем свете фонаря лицо девушки казалось бледным, утомленным и равнодушным. Только глаза, заметив Илью, обрадовались ему и улыбнулись.
Пилипенко поздоровался:
— Добрый вечер, Наташа!
— Добрый вечер!
Чтобы не разрыдаться, девушка трудно улыбнулась, вздохнула, откинула назад косы.
Обращаясь к ней на «вы», Илья вежливо поинтересовался:
— Вас не зацепило? Сюда, кажется, здорово шарахнуло.
Она внезапно подумала, что ее могло убить. Не было бы этой встречи, этого волнующего ожидания. А вдруг завтра что-нибудь случится? Она невольно потянулась к нему. Он погасил фонарь, положил автомат и присел с ней рядом.
Ночь стояла необъятная, насыщенная тяжелым дыханием войны. Со станции звучно доносился шум и лязг движения. Изредка гремели взрывы. Безмятежные звезды холодно смотрели с высоты на побитую обезумевшую землю.
Илья обнял девушку за плечи, тихо и настойчиво спросил:
— Ждала?
— Ждала. Я с ума схожу, Илюша. Сама не знаю отчего…
От необычного волнения Илья потерял слова. Он закрыл ей рот поцелуем. Она схватила его голову обеими руками, прижала к своей груди, целовала в губы горячо и неумело, но когда почувствовала на груди его грубую ладонь, отпрянула.
— Зачем ты? Не смей прикасаться…
Листравой проходил мимо крылечка к себе в подвал и случайно услышал приглушенные плачем слова. Он узнал голос Наташи и о втором человеке догадался легко.
Когда под утро Пилипенко, крадучись, прошел в подвал, машинист молча вывел его за дверь, хрипловато сказал:
— Война, Илюша, не все спишет…
Илья старался освободить свою руку, делая вид, что не знает, о чем идет речь. Тогда Александр Федорович прикрикнул строже:
— Знаешь! Не бреши. Запомни, будь ласков, мои советы. Война спишет заводы, спишет хлеб, спишет, черт возьми, и жизнь многих. А пятно на совести живых? Никогда не смоют его годы. Засядет вина в мозгу и будет покалывать, как бродячий осколок. Извлечь нельзя. Он не угрожает жизни, но и покоя не дает. Покалывает! Так и до гроба. Понял?
Илья признательно взял жесткую руку машиниста, и тот смягчился, заговорил спокойнее:
— Насчет Наташи я. Если у тебя совесть есть, не трогай девку. Будь человеком. Вот!
— Мы до победы дождемся, дядя Саша, — совсем по-детски признался Илья. — Мы потом поженимся.
— Ну-ну, смотри! Не дай бог, если узнаю что…
И так же, как тогда, в первый день на Единице,
он поднес Илье под нос большой кулак:
— Чуешь, чем пахнет?
Потом они сели рядом, локоть к локтю.
На востоке синело небо. Вставало солнце. На ближнем дереве пискнула ранняя птица. И вновь замолкла надолго.
— Вот, бывало, так сидим мы с Машей, — задушевно говорил Александр Федорович, обнимая Илью за плечи. — Зорька загорится. Первый луч в глаза глянет. А мы сидим и молчим. Потом посмотрим друг на друга… Эх, и сейчас сердце холодеет… Зорьки, зорьки мои весенние…
Листравой надолго замолчал, глядя, как занимается утро.
И в последующие дни натиск врага на Единицу не ослабевал. Фашисты пытались смести все живое с лица земли, подавить, устрашить, измотать. Люди спали два-три часа и принимались за дело: засыпали воронки, ремонтировали путь, убегали в подземелья, когда снаряды сыпались особенно густо. С риском для жизни пропускали поезда к фронту. Редкие-редкие часы стальные нитки рельсов можно было видеть разорванными, не готовыми к работе.
Читать дальше