Михаил Толкач - Третий эшелон

Фролов знал из газет про такие случаи на фронтах, но сам впервые на Единице столкнулся с подобным обстоятельством. А как его самого принимали в партию в 1932 году? Сколько волнений, переживаний!.. Так что ж, собирать коммунистов, чтобы рассматривать заявление Пацко? Нет, такое сейчас немыслимо. Честно говоря, он не ожидал такого решительного шага от Пацко.

— А рекомендует кто?

— Я да путевой обходчик один… Эх, фамилию запамятовал. Ну, а третью… до вас придется.

О стрелочнике Фролов знал только одно: исполнительный. А разве для члена партии этого достаточно? Пацко оставался старательным, честным человеком. Храбростью не отличался, но и трусом не был. Можно поручиться, что стрелочник Пацко не изменит делу партии… И Фролов после раздумья сказал:

— Хорошо, Парфен Сазонтыч. Пусть пишет заявление.

— Оно готово. — Хохлов подал Фролову сложенную бумагу.

— Тогда завтра и обсудим.

Где-то рядом бомба встряхнула землю. Треснул угол подвала.

Фролов устало поднялся, взял за плечи Хохлова.

— Верное наше дело, дорогой товарищ. Очень верное… В какое время к нам люди тянутся!

Пацко заваливал землей глубокую воронку на путях. Мысли стрелочника были далеко от Единицы. Вся его сознательная жизнь связана с властью Советов, с коммунистами. И грамоте с их помощью научился, и специальность получил, и детишек воспитал. Трудное время выпало коммунистам? Трудное. Так где же он должен быть, как не с ними? Так он и скажет Фролову. Неужели могут не принять? Поймут, такие же простые люди…

Решив так, Пацко немного успокоился. Проходила минута-другая, и опять возникала мысль: «А ненароком не поймут? Краснов один какой придиристый… Фролов строгий… Нет, должны понять!»

И он поторопил Краснова:

— Быстрее двигайтесь. Яма-то не уменьшается.

— И так в поту весь…

— После войны высохнете, — посочувствовал Пацко, наваливая груду кирпича на носилки. Мысли его снова завертелись вокруг заявления: примут ли?

Фролов, отпуская Хохлова, сказал:

— Парфен Сазонтыч, прошу вас пройти на второй пост. Я — на центральные пути: там ни одного коммуниста.

— Добро!

Хохлов встретился в дверях с Красновым, уступил ему дорогу и бесшумно исчез в темноте.

— Что скажете, Демьян Митрофанович?

— Товарищ начполит, Мошко» снял с восстановления, говорит, поезд прибыл.

— Груз?

— Груз разный: горючее, сухари, патроны. На армейскую базу шлет какой-то чудак летнее обмундирование.

— Почему же чудак? Пора, давно пора переодевать людей. Лето на дворе.

— В такой час… — Краснов недоверчиво смотрел на Фролова, не веря в его спокойствие. Сам он уже давно решил, что пора оставлять станцию, считал напрасными жертвы. Можно ведь разгружать вагоны и на соседнем участке? Там, наверное, меньше налетов, обстрела нет…

Фролов привык к обстрелам, к грохоту бомб и удивлялся изредка выпадавшим затишьям. Не в диковинку были ему и человеческие слабости. Понимал он теперь и Краснова, его страхи, его сомнения. И как у каждого человека есть свои странности, так и у Фролова появилась своя: он решил во что бы то ни стало исправить Краснова. За время пребывания на Единице уже была возможность отправить Демьяна Митрофановича. И все же начальник политотдела не отправлял.

Он не мог представить себе, чтобы где-то рядом в такое время еще гнездилась человеческая подлость: она уже проявилась бы.

— Так как же мы примем поезд, Демьян Митрофанович? — Фролов будто бы не обратил внимания на настроение Краснова.

— Диспетчер и слушать не желает. Берите, мол, и все.

— Брать так брать. Пойдемте на пути, там и решим.

Когда вышли за дверь, Фролов спросил:

— Из дому давно получали письма?

Краснов нерешительно сказал:

— Вчера…

— Мне тоже жена написала. Дочурка сильно болеет. А у вас все благополучно?

Демьян Митрофанович охотно рассказывал о домашних заботах.

Мрак охватил вышедших сразу за порогом. Ночь была наполнена звуками: лопаты царапали землю, стучали топоры, звякало железо, слышались приглушенные команды — поднимали что-то тяжелое. Урчали автомашины.

— Как, терпят люди? — спросил Фролов.

Краснов не понял: где терпят — в тылу или здесь,

в этой темноте? Осторожно заметил:

— Терпят ли?

Но Фролов не расслышал, увлеченный собственными мыслями.

— А ведь это мы наступаем, Демьян Митрофаныч! — уверенно говорил он. — Это есть наше наступление без атаки. Так и пишите жене. С бою берем каждый вагон, каждую тонну груза.