Юрий Белов - Горькое вино Нисы [Повести]

Марина опять засмущалась, не знала, что и ответить.

— Да что… всем работать лучше.

— Умница, — похвалила ее Нина Андреевна и тут же потянулась за чайником — долить ей свежего. — Ты пей чай, такого у нас не купишь — цейлонский. И печенье бери, не стесняйся… Ты верно говоришь — все работы надо более тщательно выполнять… Я уже прикидывала: если дом на «хорошо» сдаем, то теряем почти человеко-час на одном квадратном метре. Но теряем ли? Ведь в качестве выигрываем. Тут уж надо совесть свою рабочую спросить, что выгоднее. Вот на активе и поговорим об этом.

— А поддержат? — спросил Федор Иванович.

— Отчего же не поддержат! — вдруг осмелев, вспыхнув вся, радуясь своей смелости и свободе, воскликнула Марина. — Как приятно, когда дом всем хорош!

— А заработок пострадать может, — пояснил тот свою мысль. — Все-таки медленнее дела пойдут, квартальный план завалите, премии — тю-тю.

— А премию надо выдавать не за выполнение квартального плана, а за сдачу готового дома, — вступил в разговор Сергей. — В Ленинграде так делают, я в «Вечерке» читал.

— И с учетом качества, обязательно с учетом, — горячо поддержала Нина Андреевна. — Вот это дело! Спасибо тебе, Сережа. Теперь все прояснилось, теперь и впрямь можно на активе выступить.

— Можете принять меня почетным членом вашей бригады, — пошутил Сергей.

— А что, примем, Марина? — засмеялась Нина Андреевна и, обняв за плечи, привлекла к себе гостью.

— Примем, — заражаясь ее весельем, отозвалась Марина.

Совсем освоилась она, тепло было на душе, спокойно. «Какие люди, какие люди, — думала она с обожанием. — Хорошо-то как!»

Она с удовольствием пила чай с конфетами, с овсяным рассыпчатым печеньем, и ей хотелось, как девчонке, беспечно болтать ногами, смеяться беспричинно, весело капризничать, чтобы всем было приятно смотреть на нее и радоваться вместе с ней.

А разговор между тем опять перекинулся на Ленинград. Сергей что-то рассказывал — Марина и не вслушивалась, просто смотрела на него, и ей было приятно смотреть — открыто, не таясь, прямо в глаза.

Сергей встретился с ее взглядом, что-то произошло, он словно бы забыл, о чем говорил, нить потерял, запнулся, но тут же собрался, стал рассказывать дальше. Однако она заметила, что он как-то странно, с недоумением, что ли, несколько раз глянул на нее, будто понять хотел что-то. И тут она разобрала его слова:

— …поверить трудно. В наше время, в нашей стране! Но в музее фотография бывшей сектантки есть — молодая совсем. Семнадцать лет в яме просидела. Жертва богу.

Марину будто холодом обдало. Враз все перевернулось. О ком это? Не о ней ли? Как же узнали? И почему семнадцать лет?

— Ужас, что религия с человеком может сделать, — проговорил Федор Иванович. — Верно Ленин сказал — опиум для народа. Род духовной сивухи.

— Род духовной сивухи, в которой рабы капитала топят свой человеческий образ, свои требования на сколько-нибудь достойную жизнь, — уточнил Сергей.

Он снова глянул на Марину и осекся. Потухло, как-то постарело вдруг, омертвело даже ее лицо.

Томительная, неловкая тишина наступила. Все трое посмотрели на Марину и отвели глаза, не зная, что сказать, как поступить.

— Я пойду, — произнесла Марина чужим голосом и встала. — Поздно уже.

Нина Андреевна принялась уговаривать ее еще посидеть, какую-то музыку обещала включить послушать, но поняла, что ничего сейчас не исправишь. Она казнила себя за то, что допустила этот разговор, — ведь знала же, могла предвидеть, догадаться…

— Я провожу тебя, — сказала Нина Андреевна.

Оправившись уже, взяв себя в руки, Марина ответила почти спокойно:

— Ну, что вы, зачем же! Мне еще в магазин надо забежать, потом в ясли. Спасибо.

Но в глаза не смотрела, отводила взгляд, и губы дрожали.

— Нехорошо получилось, — сокрушенно покачала головой Саламатина, когда гостья ушла. — Дернул же черт завести разговор об этой сектантке. Я вас не предупредила — Марина тоже в секте была, у баптистов, порвала с ними, от матери ушла. Нелегко ей. А тут мы…

— Да, деликатностью не отличились, — поморщился Сергей.

Федор Иванович остановился у окна, смотрел как внизу, во дворе, мальчишки азартно гоняли мяч, галдели, спорили, хотя стемнело уже.

— Опиум и есть опиум — наркотик, — проговорил он. — Втянешься — больным станешь, как алкоголик. Трудно потом отвадить.

— Ты что же, считаешь, что Марине неприятно слушать, как ругают религию? — удивилась Нина Андреевна. — Да она хлебнула с ними, ее назад никакими калачами не заманишь. Опиум, конечно, и есть опиум, это верно. Да только в наш-то век кто к нему пристраститься может? Бабки одни старые, неграмотные. Молодежь к религии не привадишь. Вон Марина, на что в такой семье выросла — мать сектантка — и то плюнула и ушла. Состарилась религия, умирает.