Евгений Дубровин - Одиссея Георгия Лукина

Бутылку нашел мальчик. Он вместе с отцом и старшим братом копал песок у самой воды и вдруг увидел бутылку, большую черную бутылку из-под вина. Ее прибили к берегу волны и покачивали у края отмели, не зная, выбрасывать ли свою ношу на берег, или тащить дальше. Возможно, мальчик не обратил бы на бутылку внимания, если бы она не была запечатана воском. Ему показалось это странным: пустая, а запечатана.

Мальчик бросил лопату, достал бутылку и сковырнул воск. Внутри виднелась бумага. Старший брат заинтересовался и перестал бросать песок в тачку.

– Что там? – спросил он.

– Бумага…

– А… – Брат потерял интерес.

– Давай, давай, нечего отвлекаться, – оказал отец.

Мальчик положил на землю бутылку и стал бросать лопатой песок в тачку. Песок был хоть и влажный, но белый, мелкий, – в самый раз для штукатурки.

Отец и двое сыновей строили дом. Они строили его уже третий год, и дом был почти готов, оставалось лишь оштукатурить его, и для этого они с утра до вечера возили тачкой с реки песок.

– Я не могу больше, – сказал мальчик. Он немного хитрил: он еще мог работать, хоть уже сильно устал и солнце напекло ему голову. Мальчику не терпелось узнать, что в бутылке.

– Перекур, – старший брат воткнул в песок лопату. Отец кинул еще три раза и тоже остановился. С беспокойством он посмотрел на солнце. Оно явно клонилось к горизонту, а чтобы выполнить норму, им еще надо было привезти пять тачек.

Отец оглянулся на дом. Он всегда, даже когда работал, поглядывал на дом. Дом и отсюда поражал размерами и стройной красотой. Белели узорчатые, еще не крашенные ставни, отборные бревна из золотистой сосны напоминали вылезший после дождика скользкий масленок. На крыше из оцинкованного железа, как шаровая молния, дрожало косматое солнечное пятно.

Отец всегда смотрел на дом, сначала с любовью и радостью, а потом все более и более хмурясь: чем дольше он смотрел, тем больше и больше находил недостатков. Но все же дом был хорош. Отец поник головой – вспомнил жену. Жена не увидела дома…

Иметь собственный дом было мечтой отца. Он говорил об этом с товарищами, говорил ночью в постели с женой, а когда выпивал лишку, плакал по дому. Когда выпивал, дом виделся особенно явственно. Тяжелая пятистенка из новых бревен, с цинковой крышей, резными ставнями, с петухом на трубе. В палисаднике – вишни, георгины. За дощатым забором – огород, полный спелых тыкв: отец любил пшенную кашу с тыквой. В такие дни отец метался по квартире, как зверь по клетке. Квартира у них была так себе, средненькая, на несколько семей, с общими удобствами, но все же у других и такой не было: предприятие, где отец работал плотником, изготовляло деревянную тару, было скорее мастерской, чем предприятием, и своего жилищного фонда не имело. Поэтому на работе даже завидовали отцу, когда он получил эту комнату с общими удобствами. Особенно не могла нарадоваться жена. Она без конца включала и выключала воду, смывала унитаз, зажигала газовую колонку, хотя в этом не было особой необходимости, при этом с ее лица не сходила счастливая улыбка. Отец в трезвом состоянии относился к новой квартире равнодушно, но когда «хватал лишку», то брал из ванной туристический топорик и задумчиво расхаживал с ним по комнате.

– А вот если я пол порублю, что будет? – спрашивал он жену.

– Глупый, – отвечала жена.

– Ну, а если порублю? – приставал отец.

– Выселят.

Отец приходил в хорошее настроение.

– Вот видишь, – радовался он. – Выселят. Запросто выселят. А из своего дома никто не выселит. Хоть жги, хоть што.

– Зачем жечь-то?

– Это я так…

Отец усаживался за стол и замолкал, задумчиво вертя туристический топорик.

При гостях любой разговор отец умел свести на дом.

– В своем доме выпить – одно удовольствие, – говорил он друзьям. – Запить – водички из колодца холодной принес. Закусить – помидорчики, огурчики с веточки. Грушки моченые. Знаете, как грушками со смородиновым листом хорошо закусывать?

Друзья мрачно смотрели на стол. Кроме магазинных огурцов, пахнущих мокрой овчиной, хамсы и луковицы, они не знали другой закуски.

– Или грузди соленые из дубовой бочки, – распалял воображение отец. – Лежит, как свиное ухо, ножом пырхнул – скрип, как от новых сапог. (В этом месте гости дружно сглатывали слюну.) Или что, я для друзей сальца мороженого не порежу или курку не зарублю? А когда кабанчика прирежешь – печенка…