Евгений Дубровин - Одиссея Георгия Лукина

– И то правда, – согласился Черкес. – Веять нельзя, бросим в реку.

– В реке ионы, – сказал начитанный Николай.

Опять возник спор, куда девать мой пепел. Не участвовал в споре один Михаил. Он не спускал с меня воспаленных глаз и все попивал и попивал из бутылки. Чувствовалось, что ему нравились все способы и он не видел принципиальной разницы. По его скошенной лысине ползала большая черная муха, но Михаил даже не замечал ее. Эта муха очень раздражала меня. Анатоль поднялся, одернул костюм.

– В общем, так, – хлопнул он ладонью по столу. – Тихо! К смертной казни через сожжение. Возражения есть?

– Может, все-таки… из ружья… – заикнулся Николай.

У всех поэтов жалостливые сердца. Сам пропустил это предложение мимо ушей.

– Значит, так. Сегодня приготовиться. Натаскать хворосту, дерево подобрать подходящее и все такое. Начнем завтра утром пораньше, как солнце встанет. В эту пору туман – дыма не будет видно. Нет возражений?

– Нет, – сказал я.

– Последние просьбы, пожелания есть?

Я подумал.

– Если можно, прибейте муху на лысине Михаила.

Наступила тишина.

– Остряк… бард, – выдавил Михаил. – Ну погоди…

Я не сомневался, что он будет подкладывать самые толстые сучья. Николай встал и хлопнул по лысине Михаила.

– Все-таки надо уважать последние просьбы, – сказал он. – Об этом во всех романах написано.

Когда меня выводили, я сказал:

– Слушай, Анатоль, у тебя еще есть время опомниться, распустить людей по домам, а самому заняться честным трудом. Ты подумай.

Сам нахмурился.

– Хватит агитировать. Увести.

Я обратился к пиратам.

– На что вы рассчитываете? Ведь все разно вас выведут на чистую воду. Вас спасает только то, что здесь глушь. Как только сюда нахлынут туристы, вам конец. Туристы исследуют здесь все ходы и выходы.

При упоминании о туристах пираты переглянулись.

– Ведите, ведите! – махнул торопливо рукой Анатоль, чувствуя, что мои слова произвели впечатление.

– Эх ты, – сказал я. – Из-за бутылки пива… Если бы я знал, я бы каждый день тебе по бутылке пива ставил…

На ночь, чтобы я не сделал из погреба подкоп, не повесился или не совершил еще чего-нибудь такого, что совершают обычно приговоренные к смертной казни, они решили привязать меня сразу к тому дереву, под которым утром будет разведен костер.

Перед тем как идти, Аггей сказал смущенно:

– Ты вот что, карасик… Как правило, тебе все однова… Одел бы что похуже…

– Давай, дед.

Аггей суетливо принялся рыться в чулане, разыскивая хлам.

– Парень ты хороший, совестливый… – бормотал он. – И зачем полез избы жечь.

Когда мы вышли из дома, солнце уже село, но было еще светло. От реки тянуло сырым воздухом, пахнущим тиной и рыбой. С тропинки, которой мы шли, открывался чудесный вид: сплошные леса, прорезанные двумя рукавами алой от зари реки. Белые песчаные пляжи, на которых никто никогда не раскупоривал консервные банки, не жег костров, на многие месяцы оставляющих следы, похожие на черные ожоги, не бросал газет и которые никогда не топтали коровы… Лежать бы сейчас на таком пляже, ощущая животом еще горячий песок, слушая доверчивые шорохи близкого леса и всплески воды у ног – все, чем дает о себе знать река, несущая к морю миллионы тонн воды. Неужели больше никогда не будет такого?..

Замычала корова, по ту сторону реки неуверенно попробовал голос соловей, засмеялась девчонка. Это Марфа…

Хотелось упасть прямо лицом в полынь и пролежать так до ночи. Ничего не делая, смотря в небо… До самой ночи, когда из-за леса встанут звезды и падет теплая роса…

Дерево они выбрали красивое. Молодой крепкий дубок. Мне стало жаль дерева.

– Ну меня… ладно, а дубок зачем? – спросил я Аггея.

Вслед за нами приплелся Михаил, уже с новой бутылкой. Он не спускал с меня красного взгляда.

– До чего ж разговорчивая сволочь попалась, – процедил он.

– Насчет дубка это ты верно… Жалко дубок… но уж больно место пригожее: в ложбинке. Огня не видать… Миша, пособи карасику… Чтоб повыше было…

Михаил поставил в траву бутылку и сплел руки, как учат в школе на занятиях по гражданской обороне переносить раненых. Его самогонодышащая рожа уткнулась мне в грудь. Прямо перед собой я имел потную потрескавшуюся лысину. Близость моего тела возбуждала Михаила. Пока Аггей возился, привязывая меня к дубку, Михаил сопел и дышал все чаще и чаще и вскоре даже стал слегка повизгивать, как молочный щенок.

– А зачем вы откладываете сожжение на завтра? – спросил я. – Зачем мучаете своего сына?