Евгений Дубровин - Оранжевая электричка

В общем, у ведьмы было «все при ней», все пропорционально, единственно не пропорциональными выглядели лишь глаза. Они были огромными. Впрочем, может быть, ведьма, зная, что глаза у нее красивые, нарочно таращила их.

– Вам дать полотенце? – спросил Коньшин.

– Давайте.

Он протянул ей полотенце. Девушка вытерла лицо, промокнула шею и руки…

– Откуда вы взялись? – Петр взял полотенце. От полотенца пахло дождем, мокрой травой, чуть-чуть духами и почему-то немножко мазутом.

– Я ехала из города на автобусе. Автобус сломался. Тогда я пересела на баржу с песком (вот он откуда, запах мазута) Баржа тоже сломалась. Тогда я пошла пешком. Но тут налетел дождь… Я думала, он скоро пройдет, и спряталась под елку, но дождь все лил и лил и елка насквозь промокла. Тогда я опять пошла. И вдруг – палатка. Как в сказке.

Девушка глядела на него широко открытыми глазами.

– Настоящая одиссея, – сказал Коньшин, отводя глаза. Он не любил пристального взгляда. Петр считал, что пристальный взгляд насильственно проникает в душу, и хозяин этого взгляда нахально расхаживает там, как грабитель, трогает вещи, роется в потаенных ящиках, набивает свои карманы сокровенными предметами. Поэтому Коньшин всегда защищал свою душу, прикрывая глаза или отводя взгляд в сторону. Из-за этого его считали человеком скрытным. – Куда же вы так настойчиво стремитесь?

– В Покровское.

– Вот как. К кому-нибудь в гости?

– Нет. Посмотреть. Меня распределяют туда. Я…

– Не надо. Я сам угадаю. Покажите язык.

– Вот – девушка высунула кончик языка, совсем как в школе дразнятся девчонки.

– Вы учительница.

Девушка немного растерялась:

– Как вы угадали?

– У вас кончик языка в чернилах. Вы слизываете с тетрадок кляксы.

– Не может быть!

Девушка полезла в сумочку, достала зеркальце и, отвернувшись в сторону, принялась изучать язык.

– Врете вы все… – в голосе девушки была легкая досада, что она так легко попалась. – Но все-таки как вы догадались?

– От вас исходит назидание.

– Назидание? Разве я вас поучала?

– Вроде бы нет… Но чувствуется во всем во взгляде, в движениях. Вы преподаете арифметику?

– А вот и нет! – обрадовалась девушка – Не попали, схимник! Ли-те-ра-ту-ру!

– Это почему же я схимник? – удивился Коньшин.

– Ну… Сидите один… Как в пещере… Обложился книгами… Или вы создатель какой-то новой религии? Назад к природе? Так ведь? Сознавайтесь. Вы поклонник правды природы. Вы – Правдохолст. Можно я буду вас так называть? Но что же мне делать? Далеко до Покровского?

– Десять километров.

– Мне сказали, тут где-то ферма. Там, может быть, машина.

Коньшин покачал головой.

– Это не ферма. Так… Сторожка… Хранится оборудование для дойки… бензиновый движок. Потом ее запирают на замок. – Петр посмотрел на часы. – К вечерней дойке вы опоздали, так что сейчас там все закрыто. Я вам предлагаю переночевать у меня. А утром пойдете, утром всегда солнце. Дорога простая. Все время вдоль Дона.

– Однако… – заколебалась девушка.

– Вас… зовут…

– Таня.

– Петр.

– Петр-отшельник. Правдохолст. Красиво?

– Ничего. Так вот, ведьма Таня, я могу спать на улице. У меня есть спальный мешок и резиновая купальная шапочка.

– Ну что вы! Это было бы нечестно даже для ведьм. Но и идти некуда… Вот дела… Знаете что, отшельник Правдохолст? Будем спать вместе! – Таня смутилась… – Ой, что я такое ляпнула. То есть в палатке… Я залезу в мешок…

– В целях безопасности?

– Ну так… будет лучше…

– Тогда я завяжу для надежности тесемки.

– Вы на минуту выйдете? Хорошо?

Петр накинул на плечи плащ и вылез наружу. Монотонно шуршал в листве и траве дождь; от близкой утоптанной дорожки звук был другой: более твердый, сложный – струйки дождя огибали стебли ковыля, трепыхали слипшимися метелками в крошечных, тонких, как фольга, но казавшихся бездонными, лужицах; неясный звук прилетал с реки, даже скорее не звук, а движение как будто животное стряхивало с себя шкурой надоедливых насекомых: дуб воспринимал дождь с явным сопротивлением… его листва звучала жестко, недовольно, дубу явно были больше по душе солнце, зной, жаркий, приносящий с реки полную кошелку солнечных зайчиков ветер; тогда дуб блаженствовал, добродушно шелестел своею жестяной листвой, благоухал пыльной, горячей корой и пас принесенных с реки солнечных зайчиков, словно привязанных на ниточках желтых черепашек…

Из близкого, через неширокую полосу ковыля, соснового леса прилетали совсем иные запахи и звуки: шум походил на легкое, благодарное дыхание, невнятный интимный шепот, а запахи были пряными, дразнящими, их хотелось пить, как легкое, почти неотличимое от родниковой воды вино, и от этих запахов кружилась голова, как от того родникового вина, хотелось куда-то идти, ехать, встречаться с необыкновенными людьми, любить…