Вилис Лацис - Земля и море

Заиграла музыка, и начались танцы.

— Пойдем и мы? — предложила Рудите.

Лаурис пошел танцевать. Он бы, правда, мог чуточку веселее поворачиваться, иногда даже притопнуть и, не отрываясь, смотреть в глаза своей девушке, как это делали другие парни. Но они больше выпили вина. Не пей, Лаури!.. Ни капли не пей! Как гордо кружит молодую жену Алексис. Оба разрумянились, глаза горят, точно звезды.

— Лаури, не жми мне так руку… Больно!

— Прости, Рудит.

— Ничего, только ты очень крепко… — застенчиво улыбается она. — Даже локоть онемел.

К вечеру веселье достигло наивысшего накала. Теперь говорили все разом, слышались непрерывный звон посуды, раскаты смеха, похвальба, шутки. В этом хаотичном шуме лишь двое сидели молча, с серьезным видом. Изредка взглядывая друг на друга, они украдкой улыбались, но как бы незаметно они это ни делали, один из гостей перехватил их взгляды и улыбку, и его зубы хрустнули по-волчьи. И он не смог удержаться! Лаурис Тимрот начал пить. Теперь он тоже громко разговаривал, смеялся и кидал на пол вилки.

— Вот это другое дело, — сказал Алексис, одобрительно хлопнув его по плечу. — А то сидишь и киснешь. Выпьешь со мной?

— Выпью, Алекси. И пусть Аустра тоже с нами выпьет.

— Одну-то, пожалуй, можно? — спросил Алексис у Аустры.

Она с гримаской взяла рюмку.

— Может быть, мы с вами потанцуем? — сказал Лаурис Аустре. — Если, конечно, вы не устали и Алексис не вздумает вас ревновать.

В опьяневшем мозгу Лауриса родилась мысль — танцевать с Аустрой, и он осмелился осуществить ее. Но, начав танец, он понял, какому жестокому испытанию подвергал он свою волю. Из затуманенного алкоголем мозга не уходило сознание, что он любит эту женщину и что у него нет ни малейшей надежды стать ей близким. Никто не должен догадываться, что он чувствует, и меньше всего — сама Аустра. Прикосновение ее руки было для него не просто прикосновением партнера по танцам, а нежной лаской, каждое па, ничем не отличающееся от танцевальных движений остальных пар, приобретало особый, греховно-сладостный смысл. «Солнышко мое, милая…» — мысленно обращался он к Аустре. В то же время лицо его оставалось неподвижным и спокойным, словно каменное.

— Благодарю, вы очень неплохо танцуете… — сказала Аустра, когда он проводил ее к Алексису.

— Еще бы, ведь он у нас считается первым танцором, — заметил Алексис.

Сдержанно улыбаясь, Лаурис отошел в сторону. Он заметил, что Рудите танцует с одним из местных парней, но не придал этому никакого значения. Пользуясь сутолокой, Лаурис незаметно выбрался из комнаты и вышел во двор. Метель все больше свирепела. Приятно было стоять на ветру и чувствовать, как по лицу струятся снежинки. В голове прояснилось, и мозг пронзила безжалостная мысль, терзавшая его вот уже две недели: «Она будет принадлежать ему… ему, а не мне…»

Лаурису стало холодно. Хоть бы скорее все кончилось, чтобы уехать и ничего не видеть! Может быть, со временем он даже забудет ее… Он жадно глотал холодный воздух. Только это не принесло облегчения. Тогда он попытался обмануть себя, стал думать о повседневных делах, сосредоточивая внимание на мелочах, но ничего не помогало. Он мучился так еще несколько часов, пока молодых не увели в спальню. И тут терпению его пришел конец. Он задыхался в стенах этого дома.

И случилось невероятное: Лаурис Тимрот сбежал со свадьбы своего лучшего друга. Чтобы предупредить возможную тревогу, он, уходя, вызвал во двор старого Яна и сказал ему:

— Передай Алексису, что я должен был спешно вернуться домой, пусть он извинит меня. Ты скажешь ему об этом завтра утром.

На следующий день Алексис долго старался разгадать причины, вызвавшие столь внезапный отъезд Лауриса. Рудите чувствовала себя глубоко несчастной, считая, что во всем виновата она. «Почему он ничего не сказал, я бы ни с кем не танцевала, если ему это неприятно…»

Три часа добирался Лаурис до станции, расположенной в восьми километрах. Первую половину пути он шел сумрачными полями под завывание метели. Затем его окружил лес — непроницаемой черной стеной. Внизу под деревьями вьюга ощущалась не так сильно, зато в вершинах она бесновалась с хищной силой. Когда Лаурис вошел в молодой лесок, стройные сосенки все до одной склонились в его сторону, словно гигантская волна, готовая захлестнуть его. Мгновение они оставались в таком положении, затем медленно выпрямились, чтобы в следующую минуту вновь с глухим стоном угрожающе ринуться на одинокого путника. Временами в лесу раздавался треск и шум падения сломленных ветром сучьев. Небо скрылось за снежной мглой, сквозь которую не проглядывала ни одна звездочка. Если бы Лаурис ехал на лошади, он гнал бы ее галопом до полного изнеможения. Но он, пешеход, слишком устал, чтобы стремительной ходьбой унять волнение. По мере того как он трезвел, все тягостнее и мучительнее представлялось ему случившееся. Его жизнь сейчас была похожа на этот темный лес, в котором есть лишь один-единственный путь — обреченно двигаться вперед, не зная и не спрашивая, куда он приведет. Да и зачем знать, если нет больше желаний, нет заветной цели? Единственное существо, которое могло бы стать целью его жизни, осталось где-то за белой мутной метелью.