Евгений Рябчиков - Засада на черной тропе

— Туловище длинное, с крепким, массивным костяком, хорошо развитой сухой мускулатурой, — четко, как учил по книге, ответил Никита.

— А морда? Какая морда?

— Морда клинообразная, сильная, с крепкими челюстями, с сухими, неутолщенными, плотно прилегающими губами. Морда должна быть равна длине лба или немного короче.

— Хвалю! — Начальник школы одобрительно закивал головой. — Что вы думаете, Александр Гаврилович? — обратился он к Коростылеву. — Что думаете о судьбе щенков? Может быть, согласимся с просьбой курсанта?

— Так точно, товарищ начальник. Я думаю…

— Довольно, довольно. Пусть останутся. Итак, товарищ курсант, будем надеяться, что история с щенками не забава, а серьезное дело. Что же касается вашей провинности, то за то, что вы тайно пронесли в спецшколу розыскных собак этих щенков, пытались скрыть свой поступок, не обратились к ветеринарному надзору, — за все это я ставлю вам на вид. Постарайтесь так учиться в дальнейшем и так вести себя, чтобы я мог снять с вас это взыскание. Понятно?

— Так точно, товарищ начальник. Понятно…

Щенки подрастали, крепли. Они были очень похожи друг на друга. Чтобы отличать их, Никита придумал щенятам клички: одного назвал Иргусом, другого — Ингусом, Коростылев посоветовал одного щенка отдать другому курсанту, товарищу Карацупы, тоже оставшемуся без собаки. Никита отдал ему Иргуса, а себе оставил Ингуса. Это был пузатенький ласковый щенок веселого нрава.

Вскоре Коростылев вызвал Карацупу к себе и приказал ему приступать к тренировке собаки.

— Первое дело, — говорил командир, — приучить собаку к кличке, научить ее носить ошейник и поводок. Потом уже — другие упражнения.

Каждое утро Никита входил в клетку, протягивал щенку лакомство и ласково произносил: «Ингус! Ингус!..» Отдав лакомство, Никита снова произносил: «Ингус! Ингус!.. — и добавлял: — Хорошо».

Ингус понял, что он Ингус, что «хорошо» — значит хорошо и что за все хорошее полагается лакомство.

Труднее было приучить Ингуса к ошейнику и поводку. Он визжал, вертелся, валился на землю, силясь сбросить с себя ошейник. Но постепенно привык и стал спокойно относиться и к ошейнику и к ременному поводку.

Карацупу словно подменили — он повеселел, без устали бегал с Ингусом по площадке, бросал перед ним «апортирующие предметы», заставляя овчарку приносить их хозяину: выгуливал собаку, что-то ей пел и смеялся.

Через неделю пришел посмотреть на Ингуса начальник школы. Увидел он щуплого, коротенького Карацупу и около него брюхатого серого щенка с отвислыми ушами. Ему стало смешно. Чтобы скрыть улыбку, нахмурился, прошел мимо.

— Смешные они, — сказал он Ковригину. — Проводник — коротышка, а собака брюхо по земле волочит… Впрочем, я уверен, если с этой собакой позаниматься, толк будет. Но…

Карацупа с Ингусом выглядели тогда смешно, и курсанты шутили над товарищем, смеялись над новыми Паташончиками.

— Сыщики идут… — обычно посмеивались балагуры, когда Карацупа нес на руках щенка.

Никите приходилось иной раз прерывать занятия, когда Ингус ложился на землю, задирал кверху лапы и принимался играть. Тогда Никита боязливо оглядывался, нет ли где притаившегося озорника, и уносил Ингуса подальше от посторонних глаз.

Между тем работа предстояла не малая. Нужно было приучить Ингуса ходить рядом, научить его подходить к себе, садиться, отвечать на команды, носить предметы, ходить по буму и подползать под проволоку и ограду, перепрыгивать через рвы, водоемы, научить его прорабатывать след. Наконец, необходимо было веселого и благодушного Ингуса отучить от всех милых и забавных повадок и развивать в нем строгость, превратить в злого, недоверчивого пса, не признающего никого, кроме Карацупы. Приучить Ингуса к выстрелам и взрывам. И внешне следовало изменить собаку — «убрать» отвисшее брюхо, сделать овчарку сухой, сильной, стремительной.

От обилия «нужно» у Карацупы кружилась голова. Но он набрался терпения и так же, как и другие курсанты со своими собаками, постепенно отрабатывал с овчаркой одно упражнение за другим. Ковригин с помощниками производили во время дрессировки взрывы, стреляли по соседству из пугача, рвали поблизости петарды, строчили из пулемета. Сначала Ингус дрожал и визжал от страха и прятался в ногах Карацупы. Потом привык к свисту пуль, к оглушающей трескотне пулеметов. Походы по лесам, прыжки через окопы, подъемы по лестнице благотворно повлияли на Ингуса. Он окреп, набрался сил, стал ловким и смелым псом. Ингус преобразился и внутренне. Теперь он злился и вставал на дыбы, когда подходил чужой человек, стремглав кидался за брошенным предметом и приносил его к ногам Никиты, Ингус охранял оставленную дрессировщиком любую вещь, и горе было тому, кто попытался бы ее взять.