Николай Ракитин - Взвод

За гребнем бешено заухало, застрочило, затакало. Минуты две, и… сразу оборвалось. Смолкла артиллерия, все реже и реже трещат винтовки. Значит, добрались и кончают.

Прорыв удался. Неудержимым потоком полились части бригады в ворота фронта.

За гребнем в полукилометре село. Перед селом и правее — окопы польской пехоты.

Атакующие сотнями ручейков просочились в окопы и залили их. Противник разбит.

Вдоль большака, по канавам, на дороге, во ржи — трупы и трупы. Еще теплые. Черепа разворочены. Пальцы скребут грязь канавы. Ворочает глазами белая кровавая маска раненого польского офицера.

Полк проходит место боя на рысях.

Впереди — тишина.

Бригада ночевала в двадцати пяти километрах от Житомира.

Утром с боем двинулись вперед. Полученное донесение: «Житомир захвачен белополяками с тысячами наших пленных и трофеями», двигало полки.

Взвод Гришина в этот день в бою не участвовал. Раза три только посылал комбриг с приказаниями в полки. Приказания ребята доставляли аккуратно и в нужные руки.

Вечером к Гришину пристал Гришутка Мамин.

— Гришин, завтра в разведку идет мой отделком в старом эскадроне, Василий Иванович, разреши мне поехать с ним.

Два раза Гришин отказывал Мамину, а на третий разрешил.

— Смотри, чтобы никто не знал, а то все запросятся, — сказал он Мамину.

Гришутка из разведки не вернулся.

Хороша жизнь. Всегда хороша. А весной, когда вишни в цвету, когда земля тянется к солнцу каждой травинкой, все живое кричит сотнями голосов, а воздух рвет грудь сладостью и легкостью, жизнь прекрасна!

Разъезд, в котором был Гришутка, вынырнул на опушку рощи.

В несколько секунд глаза искололи всю местность. Отделком Василий Иванович пробасил:

— Ну, хлопцы, сейчас прыжком до той вон железнодорожной насыпи. А там побачим. Вон дозор до нее дошел, машет. Галоп!

Разъезд рванулся.

Цокнули раз-другой подковы, и снова тишина. Снова разноголосый птичий крик в воздухе, солнце и распирающий грудь запах земли.

Разъезд у насыпи. Над насыпью глаза старшего. Старые, они окружены морщинами, прищурены. Рядом два голубых, широко раскрытых, вокруг них ни одной морщинки.

В старых — хитрость, настороженность, усталость, горечь, а в молодых — весна, радость, смех.

— Проскочили, черти! Вон тот хуторок справа… что-то не нравится он мне. Время рабочее, а около него ни души. Что-то не того. Ты, Гришутка, проскочи по балке к нему, прощупай и махни фуражкой. Мы тогда скачком к той горке. Давай!

Гришутка кубарем с насыпи — к коню.

Гришутке восемнадцать, Мышастому семь. У обоих каждый мускул играет, каждому — море по колено.

Гришутка проехал под мостиком по воде в балку и рысью к хуторку.

Вот и кустарничек. Тут справа должен быть хуторок. Оглянулся на насыпь.

«Как ловко прячется отделком Василь Иванович. На што знаю место, где сидит, и то не вижу. Ловко!»

В трехстах шагах от кустарника две избушки хуторка, да большие сараи.

«Здорово живут, что твои помещики!»

Посмотрел, сощурившись, как отделенный, сплюнул и карьером махнул к окну крайней избушки.

Подскочил и застучал. В окно выглянул хозяин.

В глазах, испуг и еще что-то — не разобрать, рябит от солнца.

— Выйди-ка, товарищ, на минуту!

Осторожно пискнула дверь. На пороге мужичок.

— Как у вас тут, дяденька, насчет панов? Не заглядывали? — пробасил Гришутка.

— Никого не видали. Мы одни тут, кому нужны? — отмахнулся вышедший.

— А вот следы коней, ковка-то военная, а? — врет Гришка, по-отделкомовски щуря глаза.

Вышедший как-то дрогнул, приземился.

— Ну, это ты, парень, от страху. Да ты што один делаешь? — глазами метнул он кругом.

— Да я вот еду на станцию. («Ох, чорт, ни одного названия не помню», — промелькнуло у Гришки).

— Так зайди, выпей молочка, устал, поди, — выдавливает тот.

— Нет, спасибо, дальше надо ехать, прощевайте покеда, — ответил Гришутка.

«Надо осмотреть за избами, да в амбарах. Чорт его знает, уж больно рожа-то сытая», — думает Гриша, поворачивая Мышастого за угол.

За домами пусто. На срубе колодца бадья с водой. Вода чистая, верно холодная. Мышастый потянулся к воде. Сразу пить захотелось.

— Стой ты! Дай хозяину. Старшинства не знаешь? Сейчас глотнем по разу, за амбарами посмотрим, да и дальше.

Гришутка наклонился с кони ж бадье, схватил ее обеими руками — не поднять, тяжела. С коня прыг — и прилип к краю бадьи губами.

По воде круги, в кругах голубое небо, сбоку губы коня.