Николай Ракитин - Взвод

Такого предложения никто не ждал. Оборвались выкрики и смех. Кое-кто из ребят зачесал затылки.

— Да… Мы пойдем… Комсомол! А потом скажут: вы лодыри, мы все делаем за вас. Знаем мы эту волынку! — заговорил Летучая мышь.

— Пусть идут, чорт с ними! — крикнул кто-то из задних рядов.

— Нет, не годится, ребята, так товарищей подводить. Итти так всем вместе, — сказал Ганкин.

— Да чего тут торговаться? Кого Гришин пошлет, те и пойдут. Он за взводного, и ему и командовать! — раздались голоса.

Как будто ушатом холодной воды окатил ребят Мамин своим предложением. Остыли ребята. Один за другим стали расходиться, кто к лошадям, кто к сложенному в сарае оружию и седлам.

— За обедом, братва! — крикнул дежурный.

Долгожданный обед окончательно разогнал ворчливое настроение. Со смехом и возней бросились ребята к кухне.

Незаметно подкрались сумерки. Из близлежащего леса приползла ночь. Огней приказано было не зажигать, и село утонуло в темноте.

На улицах тихо. Бремя от времени чавкали по грязи копыта коней патруля, да раздавались голоса ординарцев.

Горизонт бороздили вспышки разрывов снарядов.

Последняя «мирная» ночь. Завтра начинаются боевые дни.

«Что принесет завтра?» — с этой мыслью лежал Гришин, раскрыв глаза в темноту.

Раньше, когда он был просто мальчишкой в эскадроне, он не задумывался над теми вопросами, которые теперь стеной обступили сознание.

Не успел разрешить один, а на смену ему пришел другой. Ни дать, ни взять, как бывало в горах Кавказа. Идешь с горки на горку. Ну, вот, думаешь, дойду до следующей, она самая высокая, с нее все увижу. Дойдешь, а дальше стоит гора еще выше. И так шел один раз с утра до вечера. До самой высокой горы так и не дошел.

То же теперь с думами. Кажется, вот эта основная. Разрешишь ее, и все станет понятно. Разрешил, а за ней новая. Еще более сложная и необходимая.

«На месте ли он, Гришин, как командир взвода?

Как будто на месте. Все идет исправно, во-время. Старается, а комбриг говорит, что старание — залог успеха. Правда, бывают скандалы, да не без этого же. Бывают скандалы — да еще какие! — и в полках. Гришин сам их наблюдал.

Почему же во взводе нет такой спайки, как в эскадронах полка? Почему эти странные случайности, то с захромавшей лошадью, то с отказом работать или итти в наряд?»

Бежали вереницей мысли одна другой сложнее, одна за другую цепляясь.

Почему-то вспомнил дом, шахту, покойного отца с его врезавшейся в память манерой пятерней теребить волосы. Задумается, бывало, над чем-нибудь отец, — закавыка наскочит, — как любил говорит он, — и вот начнет разгребать пятерней свои курчавые волосы.

«А, может быть, попросить комбрига и стать снова рядовым бойцом, отвечающим только за себя, за оружие и лошадь?» — подумал Гришин.

«А ведь отказ от взвода это и есть та самая трусость, о которой говорил комбриг».

Орудийный гул смолк. Ветер разогнал тучи.

Долго еще ворочался Гришин и только к утру уснул, устав от мыслей, как от тяжелой работы.

Фронт.

Три дня грохотал бой на северо-западной Умани.

Как морской прибой, пенясь блеском клинков, катилась конница на роты и батальоны белополяков. Прошумит тысячекопытным конским шквалом, слизнет сотни людей и откатится назад — в балки и леса.

В поле ни души. Где-то далеко тявкают орудия, да наперебой заливаются глухим лаем незаметно приникшие к земле пулеметы.

Где-нибудь за лесами в балках собралась тысячная конница. Человечьи глаза осмотрят, обшарят горизонт, и безмолвные леса оживут дробью копыт и людского крика.

Взвод Гришина наблюдал атаку бригады.

Замерли за бугром в балке люди и лошади, не шелохнутся. Внутри молотит сердце, на лице живут только глаза.

В левой руке повод, в правой — сталь клинка. Левая еле-еле перебирает жесткие ремни повода, правая сжимает эфес острой шашки.

По гребню бьет польская артиллерия. Мечет столбом черную землю. Снаряды ложатся близко от бригады. Раздалась бригада полками вправо и влево. Замолчала артиллерия. Улеглась земля на гребне. Как магнитом, стянуло полки.

Стоят и ждут.

Начала бить наша артиллерия.

Чаще огонь. Крепче сжимает клинок рука. Пальцы быстрее перебирают повод.

И вот звякнули враз стремена, расколол землю гром копыт, разодрали воздух конские груди. Без крика пошли к гребню. Четыре шеренги одна за другой. На гребне закрыли горизонт, потрясли воздух криком и пропали в лощине.