Михаил Скороходов - Всех помню…

Над степью повисла ночная тьма. Заволокло чернотой покатые отроги Большого Хингана, потемнели травы и деревья, и, словно глаза дракона, проглянули сквозь ракитовый куст багровые угольки походной кухни.

У кухни галдели солдаты, звенели котелки — начался ужин. Лейтенант Маюров вспомнил, что у него с утра ничего не было во рту, хотел было завернуть к кухне, но тут же услышал свою фамилию — подбежал посыльный и сказал, что вызывают в штаб дивизиона.

Командир дивизиона, худощавый длиннорукий капитан, сидел, согнувшись, на разостланной плащ-палатке и, высвечивая карманным фонариком нижний угол топографической карты, о чем-то сосредоточенно думал.

— Худые вести получены с правого фланга, — озабоченно заговорил он, мельком глянув на офицеров. — Монгольский эскадрон попал в беду — оторвался от своего полка, ушел далеко в степь и напоролся на засаду. Японцы обложили его, ждут, видно, утра…

— Что за эскадрон? — вырвалось у Маюрова. — Не Жамбалына?

— Возможно, — неопределенно ответил капитан.

Маюров поежился от ночной прохлады. Вспомнились и молчаливый, ласковоглазый Жамбалын, и его младший брат Дамдиндорж, командир взвода в том же эскадроне. Вспомнилось, как они знакомились. Веселый белозубый Дамдиндорж, назвав свое имя, с улыбкой сказал по-русски:

— Все равно не выговоришь, зови меня просто нохур. Это значит — товарищ, друг.

Дамдиндорж говорил охотно, словно радуясь своему довольно чистому русскому произношению. Оказалось, они с братом родом из Баян-Улэгэйского аймака, куда выходит наш Чуйский тракт. Маюров сказал, что до войны жил в Бийске — на другом конце тракта, и Дамдиндорж радостно воскликнул:

— Так мы же соседи! Шестьсот километров — не расстояние. Приезжай после войны к нам в Улэгэй пить чай…

Вспомнив сейчас об этом приглашении, Маюров тревожно подумал: «Можно и не дожить до чая».

Монгольская часть стояла у границы, в двух километрах от советского артполка, и артиллеристы иногда ходили к цирикам в гости, сами приглашали их к себе то в кино, то на спортивные состязания. Маюров был чемпионом гарнизона по штыковому бою, и Дамдиндоржу захотелось помериться с ним силой и ловкостью. Но на очередных состязаниях скрестить штыки им не удалось. В тот день Маюров получил весть о гибели под Витебском отца. Дамдиндорж воспринял ее как личное горе, не отходил от своего русского друга ни на шаг, был непривычно молчалив.

…Командир дивизиона пригласил офицеров сесть, осветил фонариком все тот же нижний угол карты, и Маюров различил начертание позиций окруженного эскадрона. Задача предстояла вроде бы простая: обеспечить огнем батарей прорыв окруженных. Но это лишь кажется, что она простая. Цели неизвестны, о расположении окруженного монгольского эскадрона известно лишь приблизительно. Нужен хороший наблюдательный пункт для корректирования огня…

В луче карманного фонаря на карте пестрело множество высот и высоток, но годилась, пожалуй, лишь особо стоящая высота Круглая. Однако в полку не знали, кем занята Круглая — своими или противником.

— Придется рискнуть, — сказал командир вставая. — Иного выхода не вижу. Без Круглой не обойтись.

Маюров тоже вскочил, снизу вверх посмотрел в лицо высокому капитану, помолчал и отчетливо произнес:

— Если надо, значит — надо.

Он был в пути уже через несколько минут. Стало еще темнее. Небо усыпали яркие звезды. На севере над степью висел отчетливый ковш Большой Медведицы, выше мерцала Полярная звезда — идти надо в противоположную сторону, на юг.

Чем дальше уходили от своего дивизиона, миновав посты охранения, тем ниже пригибались к земле, вслушиваясь в каждый ночной шорох. Впереди — ефрейтор Кустов, разведчик. Кустов шел неровно — то ускорял шаг, то еле двигался, а то и вовсе останавливался, припадал к сухой траве, долго всматривался в темноту. Сразу за лейтенантом катился ноликом «снайпер эфира» — маленький, верткий радист Абашкин с рацией за спиной. Этот непоседливый, беспокойный солдат был до самозабвения влюблен в свою походную радиостанцию, никогда, даже на отдыхе, не расставался с нею, очищал от каждой пылинки и берег пуще глаза. Батарейцы добродушно называли его однолюбом. Кустов шутя говорил, что Абашкин на фронте семейственность разводит, повенчавшись с рацией.