Михаил Скороходов - Всех помню…

В ту тревожную, озаренную всполохами войны весну мы жили в кубанской станице, в небольшом домике с осевшей, словно нахлобученной на облупленные стены камышовой крышей. Нас было четверо парней, гордившихся тем, что общий наш возраст перевалил уже за восемьдесят пять лет. Ежедневно с зарей мы уходили на аэродром, ежедневно летали на боевые задания. А по вечерам, когда над разбухшей от весенней грязи станицей смолкал надтреснутый гул ИЛов и аэродром замирал, кто-нибудь зажигал изрядно коптившую «летучую мышь» и молча придвигал командиру звена Вячеславу Бестужеву газету. Слава был у нас признанным чтецом, еще до войны брал призы на смотрах художественной самодеятельности. Он отбрасывал назад густые светлые волосы и начинал читать.

В тот день я задержался на аэродроме и вошел в горницу, когда чтение подходило к концу. Выразительный Славкин голос наполнял наше жилище. Он как раз читал монолог одного из героев, Звягинцева, о том, как наши летчики не успели вступить в бой с вражескими бомбардировщиками.

— Опять опоздали! Когда нас немцы бомбили и висели над нашим порядком, как привязанные, — вы, небось, кофей пили да собачьи валенки свои натягивали, — раскатывался его голос, передавая сочную шолоховскую речь, — а теперь, после шапочного разбора, пошли в пустой след порхать, государственное горючее зря жечь…

В горнице раздался дружный смех. Даже хозяйка, измученная войной, потускневшая в разлуке с мужем женщина, которую мы именовали «мамашей», совсем не беря в расчет, что ей только пошел тридцать седьмой, и та смеялась в соседней комнатке за перегородкой. Но Славка вдруг отложил газету и хватил себя ладонью по затылку.

— Позвольте! — растерянно воскликнул он. — Это же прямое попадание! Что же теперь произойдет в войсках доблестного Военно-Воздушного Флота? Вы не знаете, да? Так я вам скажу. Завтра нам, летчикам, проходу давать не будут этими самыми «собачьими валенками».

И как в воду глядел наш друг. Утром, едва лишь мы стали собираться на завтрак, хозяйка первая из своей комнатки произнесла эти слова:

— Сыночки, Христом богом прошу, оставляйте свою обувку в сенцах. Уж больно тяжелый дух идет от ваших «собачьих валенок».

— Ладно, мамаша, — мрачно ответил один из нас. А когда мы, все четверо, подходили к столовой, водитель штабной полуторки конопатый ефрейтор Беклемишев сказал своему дружку вполголоса, но так, что мы услышали:

— Эй, Сенька, гляди-ка. Наши «собачьи валенки» уже кофей пить идут. Выходит, скоро и моторы загудят на летном поле.

Но это были только «цветочки». «Ягодки» обозначились чуть позднее. В столовой я без особого зла ругнул официантку Сонечку за то, что она задержалась с завтраком. Миловидная Сонечка, сдвинув подбритые бровки, бросила взгляд на мои новые шикарные унты с чуть вывернутой наружу рыже-белой изнанкой и прыснула со смеху:

— Товарищ лейтенант, а товарищ лейтенант! — невинным голоском обратилась она. — А вы свои «собачьи валенки» по утрам расчесываете? А то я вам на этот случай свою старую гребенку с выломанными зубцами подарю.

Рядом с нами размещался пункт связи, и молодые девчата в яловых, а то и хромовых сапожках с утра и до вечера оглашали улицу звонкими голосами и смехом.

К ним наведывались степенные зенитчики из дивизиона, охранившие наш аэродром. Но в этот вечер мы обошли их и после ужина первыми устремились к общежитию связисток. И вдруг услышали мрачные восклицания потерпевших поражение зенитчиков:

— Ребята, поворачивай назад. «Собачьи валенки» обогнали…

У Славы Бестужева был воздушный стрелок Никита Марлинский, здоровый рыжий парень, и мы окрестили этот экипаж «Бестужев-Марлинский». Однажды, когда Слава дежурил на КП, Марлинский разбудил нас за добрый час до подъема и торжественно объявил:.

— Презренные сони! Моему командиру стукнул сегодня двадцать один год. Так неужто мы чего-нибудь не соорудим?

— Соорудим! — поспешно прогудел самый старший из нас — двадцатитрехлетний белорус Тарас Скрипка, любивший назидательно повторять: «Братка ты мой, ты на полеты не спеши, смотри, как бы голодным не остаться!» Впрочем, присказка эта никак не отражала его существа. В боевой работе Тарас буквально горел и за один лишний полет готов был отдать пять обедов. Выслушав воздушного стрелка Марлинского, он бодро изрек:

— Я же дипломат, ребята. С «мамашей» переговоры проведу моментом. Собирайте деньжата, сейчас мы ее командируем за чем положено…