Златослава Каменкович - Его уже не ждали

До смерти не любил Гриць, когда Ромка произносил свое «понял». Но терпел. А тут взорвался, как порох.

— Много ты понимаешь! Всех их, кровопийц, надо уничтожать! Всех до единого!

И Гриць умолк, насупив брови.

— Знаешь, Ромка, дедушка мне всегда говорил, что еврей еврея в беде не оставит, бог не велит, — тихо заговорил Давидка. — Вот я и пошел к пану Соломону, ну, знаешь, к аптекарю. Думаю: может, возьмет меня бутылочки, баночки мыть. «Вон отсюда, босяк!» — закричал аптекарь на меня. — Давидка покачал головой. — «Чтоб я так жил, Сарра, — Соломон своей старой ведьме говорит, — не иначе, как полька с улицы Льва подослала ко мне своего шпиона».

Немного помолчав, Давидка спросил:

— Ромусь, а почему он меня шпионом назвал?

Ромка тоже не знал.

— Дедушке теперь хорошо — он умер, — опять не по-детски тяжко вздохнул Давидка. — Ему не надо думать, где переночевать…

На худенькое плечо Давидки легла большая, ласковая рука Гната Мартынчука. Улыбаясь, каменщик подмигнул жене, которая только вошла в комнату, и посоветовал:

— Давидка, спроси у Катри, хочет ли она, чтобы ты у нас жил?

Мальчик покраснел, растерялся и почему-то боязливо втянул голову в плечи, словно ожидая удара.

— Ну, хочешь у нас жить? — поняв отца, спросил обрадованный Ромка.

— Да, да… — в счастливом замешательстве прошептал Давидка. Однако ему самому показалось, что он это крикнул громко, так громко, что даже воробьи за окном испуганно шарахнулись с голых веток акации. Солнце выглянуло из-за туч, и в комнате стало светло, как летом.

Не помня себя от радости, Давидка вдруг уткнулся пылающим лицом в полосатый ситцевый передник Ромкиной матери.

— Пани Мартынчукова… я буду вам воду носить… я… — захлебываясь слезами, он что-то говорил, говорил, как ему казалось, очень важное, а взрослые улыбались.

— Ну, хватит, хватит реветь, помощник мой, — ласково заговорила Катря. От ее одежды и больших натруженных рук пахло стиральным мылом. С детства знакомый запах напоминал Давидке о той, которой нет и никогда не будет на свете.

— Ма-ма, — всхлипывал Давидка, и слезы капали из его глаз.

Гриць был удивлен. До сих пор он знал: плачут от боли, холода, голода, конечно еще можно плакать от какой-то обиды, но чтобы плакать от радости? Дурень Давидка, и больше ничего.

Катря по-матерински погладила Давидку по черным курчавым волосам, которых давно не касался гребешок.

— Надо тебе, сынок, голову помыть. Бегите с Ромкой и принесите воды.

«Хорошие люди», — подумал Казимир, получив наглядный урок.

— Гнат, ты случайно не забыл, что должен идти к пекарям? — напомнил Гай.

— Действительно, забыл, — спохватился каменщик. — Извините, друзья, я побегу.

— Нам с Богданом надо хоть часок подремать, — встал из-за стола Гай. — Да и пану Казимиру не помешает отдохнуть.

— Казимир, друже, ты приляг вот тут, на топчане, — сказал Гнат. И, заглянув в кухню, попросил: — Катря, дай подушку.

Во дворе пекарни Бедлеровича Гнат Мартынчук увидел знакомого ему франта из ППС. [64] Польская партия социалистов. Собрав вокруг себя пекарей, вышедших на перекур, пепеэсовец что-то жарко им доказывал.

Гнат подошел ближе.

— Панове, прошу понять меня верно. Я есть социалист. Наша партия есть партия робуча. Я не могу равнодушно смотреть, когда рабочий страдает, когда его обманывают шарлатаны и проходимцы, как Кузьма Гай и его компания. Кто такой Гай? Никто. А кто есть мы? Мы есть польская партия социалистов. Мы — други ваши. А Кузьма Гай, Мартынчук, Ясень и эти недоучки-академики — все они шарлатаны! Прошу вас, панове, идите до Песковой горы и гляньте, что они натворили. Пильщики им поверили и объявили страйк..

Тут он заметил Гната Мартынчука, но не растерялся.

— О, пан Мартынчук, прошу вас, про волка речь, а волк и в хату! — с усмешкой произнес он. — Только здесь люди благоразумные, и вам не удастся их обдурить! Нет, нет, они вас не послушают! Хватит и тех несчастных, что остались без куска хлеба, без крова и сейчас по вашей милости замерзают на Песковой горе. И я…

— Прошу, пан Пшибек, — перебил его один из пекарей. — Скажите нам, просим, вы есть представитель нашей польской партии социалистов?

— Так! — торжественно изрек франт.

— Почему же эта партия не поможет тем, кто очутился на Песковой горе, вернуться в бараки? Почему вы не требуете от барона Рауха, чтобы тот лучше обращался с рабочими, как с людьми, а не как со скотом? Хороший хозяин в такую погоду и пса из дому не выгонит.