Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том первый

— Я всегда был уверен, что вы — порядочный человек.

— Пожалуй, чокнемся еще разок, — весело предложил Трифонов. — Одно меня удивляет: и как вы решились? Да, как вы осмелились именно мне это предложить? Это же, понимаете… это…

— Беззаконие? — подсказал Шмаев.

— Именно!.. Страшное беззаконие. Великий грех…

В тоне, каким ответил отец, Вовочке послышались наглые, издевательские нотки:

— «Многократно омой меня от беззакония моего и от греха моего очисти меня. Ибо беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда предо мною…»

— Да оставьте вы эту поповщину! — обозлился исправник. — Вы знаете свое дело: деньги на стол — и крышка. А мне доведется опасного налетчика выпустить. Слышали такого: Митенька Вихрь?.. Только он и сможет это обтяпать. Но губерния спросит: где Вихрь. Бежал?. Опять бежал?! Разжаловать исправника Трифонова, взять под арест! Вот чем они пахнут, пять тысяч…

— Трус в карты не играет, — холодно и насмешливо произнес Шмаев.

— Ну, это я понимаю, — сказал исправник. — Это уже не псалом…

Вовочка неслышно поднялся с дивана и, корчась от боли в онемевших суставах, прошел в соседнюю комнату. Антуанетта перебирала в раскрытом комоде какие-то кружева. Она обернулась и, смеясь, погрозила ему мизинцем:

— Проказник!.. Вот я расскажу…

Она не ожидала, что у ее Вовочки такая цепкая рука и что его лицо может быть настолько свирепым. Он резко встряхнул ее за плечо и, часто дыша, прошептал чуть слышно:

— Молчи… ты, дура!.. Ты можешь погубить меня.

Митенька Вихрь сидел в отдельном камере; уже две недели его не выпускали на прогулку. Нельзя сказать, чтобы он особенно скучал: решетка на маленьком окошке и окованная железом дверь не были для него новостью. Но в это новое здание тюрьмы Митенька попал впервые и с первого взгляда оценил и прочные, кирпичной кладки стены, и тяжелые двери, и массивные замки.

Тюрьма была построена в начале 1906 года, и ее нельзя было сравнить с тем старым бревенчатым амбаром, в котором отсиживали до выплаты штрафа пьяные драчуны, мелкие базарные воришки и беспаспортные бродяги, случайно попавшиеся начальству на глаза. Из старого амбара Митенька еще мальчишкой бегал дважды; для этого не требовалось ни особой сноровки, ни отваги, — только поднять половицу да прорыть короткий ходок. Уверенный, что его ружьишко имеет вид достаточно грозный, сторож обычно спал; однажды кто-то из беглецов даже утащил его берданку.

Но теперь тюрьма хорошо охранялась; все девять камер ее постоянно были заселены, и Митенька удивлялся необычно пестрому составу их населения: здесь были и безусые юнцы, и пожилые шахтеры, и девушки, которым, казалось, только бы водить хороводы, и несколько молчаливых татар, тоже причастных к забастовке. Это население сменялось через каждые два-три дня, так как тюрьма стала называться пересыльной, но, выглядывая через зарешеченное окошко во двор, Митенька не встречал среди заключенных, выведенных на прогулку, никого из своих знакомых или дружков. Он невольно задумывался, куда же девались конокрады, налетчики, воры — прежние обитатели тюрьмы? Пересыльные были людьми из другого мира, — они говорили о справедливости, любили это слово, спорили о справедливости, даже пели о ней песни и ради нее призывали умирать… А для Митеньки это слово было таким же, как и все другие, оно не несло ему ни спасения, ни надежды, ни спокойного отдыха, ни укрытия от врагов. Эти люди торжественно звали к свету, по верной помощницей Митеньки была ночь, и чем темнее и глуше она — тем вернее, была его удача. И потому темная, печальная душа Митеньки не знала ни проблесков, ни зарниц.

Он не мог не заметить, что отношение тюремного начальства к нему резко изменилось. Если раньше, бывало, его показывали любопытным, будто редкостного зверя, и нарочно выводили со скованными руками, а толпа и кляла его, и жалела, швыряла камнями и подавала медяки, — то теперь он почти ни для кого не представлял интереса. Тюремщики смотрели на него с досадой, и в их пренебрежении, в окриках и издевках Митенька не мог не уловить снисходительного сочувствия: «Опять попался, бедняга…» Это сочувствие было для него обидным; он дорожил своей недоброй славой и теперь с тоской вспоминал те времена, когда его появление в тюрьме было событием и для полиции, и для заключенных. Было особенно обидно, что на этот раз его упрятали без всякой вины: просто его опознал на базаре какой-то злопамятный барышник, опознал и затеял несусветную суматоху, требуя от Митеньки своего рысака. Вся эта свалка могла бы закончиться благополучно, если бы Вихрь не схватился за нож, но так уж случилось, что он сгоряча позабыл о своих побегах и трех недоследованных делах.