Михаил Аношкин - Семья Ладейщиковых

Однако, с другой стороны, Соловьев затронул в душе Петра самое сокровенное, растревожил новые мысли. Еще неясные желания пробудились в нем.

Семен Кириллович давно звал Петра на завод. Петр тогда усмехнулся и спросил:

— Не в ремесленное ли поступить советуешь?

— Перерос, — серьезно ответил Кочнев. — А то не худо бы — хорошая эта школа. Приходи на завод, найдем тебе дело по душе.

— Спасибо на добром слове, — усмехнулся Петр. — Но я как-нибудь и без этого проживу. Мне неплохо и в кинотеатре.

— Пока неплохо, это ты верно сказал. Только не по твоему характеру там работа. Сковырнешься.

Семен Кириллович оказался прав. И жена сколько раз ему говорила: твердость в характере надо вырабатывать, нельзя быть тряпкой. Легко сказать — вырабатывай!

Вот сейчас, идя домой, Петр подумал о заводе, подумал и рассердился на себя. Да что, в самом деле, свет клином на заводе сошелся? Без работы он не останется. А не найдется здесь места, — уедет в другой город.

Почти около дома Петр увидел Бадейкина. Тот шел навстречу и чему-то улыбался, под мышкой у него была кипа книг. Никита прошел мимо, не заметив или не желая заметить Ладейщикова. Петра это покоробило. Он вспомнил слова Соловьева о Никите. Да, и это горькая истина — не было у Петра специальности. А вот у Никиты была. И Тоня инженер. Садовников сейчас на руководящей работе — секретарь горкома комсомола, по специальности лекальщик. И с новой силой одолело его раздумье.

В эти минуты ему особенно не доставало друга, которому можно было бы рассказать обо всем, без утайки, Петр подумал о Тоне. «А если зайти? Прогонит? Не должна. Приду, скажу все начистоту. Она поймет».

Петр направился к Морозовым, но остановился на полдороге, заколебался. Вспомнил, как был там с дедом Матвеем, представил разгневанную Тоню. «Ладно, обойдусь и без нее. А то снова получится ссора. Мне и без того муторно».

Петр повернул обратно. Прошел несколько шагов и опять остановился. «Может быть, все же зайти? Вдруг она ждет? И Славика посмотрю». Но не решился, а медленно побрел к матери, у которой он теперь жил.

Город уже окутала вечерняя дымка, когда Тоня вышла из горкома партии после разговора с Соловьевым.

В беседе с секретарем она держалась просто, с достоинством, не навязывая собеседнику своего горя. Но это стоило немалых усилий, и сейчас ей захотелось побыть одной, побродить по аллеям городского сада.

Она быстро сбежала с крыльца и направилась к саду. Она вся была под впечатлением встречи с Соловьевым.

— Подумайте, — сказал ей Николай Иванович, по своей привычке вглядываясь в лицо собеседника, как бы проверяя действие своих слов, — все ли мы сделали, чтобы помочь Петру Алексеевичу? Нет, не все. Bo-время не обратили на него внимание, не поправили, а он и опустился. Ошибку надо поправить и поправить сейчас же. Тем более, речь идет о родном и близком вам человеке. Я понимаю, вам не легко. Легче порвать с ним. Но он наш человек, ваш муж, отец вашего сына. А ребенку нужен отец. И во имя этого мы должны бороться за Петра Алексеевича, за то, чтоб он стал достойным вас. В этом ваш долг матери, жены, коммуниста. Счастье само не приходит. Его берут с боя. Так вот и будем бороться вместе.

…Тоня шла по зеленым аллеям сада, направляясь к берегу пруда. Недалеко от берега, она увидела Никиту Бадейкина. Он склонился над книгой и так глубоко задумался, что не слышал, как подошла Тоня. Она поздоровалась с ним. Никита поднял голову и, увидев перед собой Тоню, радостно улыбнулся.

— Садись, — он подвинулся. Она села рядом. — Хорошо здесь!

— Что у тебя за книга?

— О Пугачеве.

Бадейкин помолчал и мечтательно проговорил:

— Я так увлекся историей Урала, что хочу написать книгу. Я уже пишу, понимаешь, Тоня? Завтра еду в Челябинск, в архивах копаться.

Тоня вздохнула:

— Счастливый ты, Никита.

— Какой я счастливый? — усмехнулся он ей в ответ. — Девушки меня не любят, да и за что им меня любить-то? Ни ростом, ни красотой не вышел.

— Это неправда. Ты славный парень. Эх, Никита, Никита, товарищ мой хороший! Если бы знал, как трудно мне.

— Знаю, — хмуро отозвался он.

— Порой я Петра ненавижу, порой жалею и люблю.

Никита молча бороздил носком ботинка песок на дорожке, хмурил брови и думал: «Эх, Тоня, Тоня! А мне разве легко без тебя! Но я знаю — ты для меня потеряна. А привыкнуть к этому я не могу. Словом, не́ к чему бередить застарелую рану!»

Они оба молчали, каждый думал о своем. Потом Никита тихо сказал: