Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том второй

— Я остался на тонущем «Дельфине», — сказал Илья.

С первой скамьи поднялся командир катера. Невысокого роста, крепкий в плечах, загорелый, с коротко подстриженными русыми усами, с прямым и внимательным взглядом серых глаз, он спросил, видимо, просто из любопытства:

— Мне рассказывали о вас. Вы были в Беринговом море, на корабле во льдах. Капитана Седых помните?

Варичев оживился; с этой точки начинался подъем.

— Как же, прекрасно помню, — сказал он. — Вы тоже знаете его?

— Знаю, — сказал командир. — Строгий капитан. Он отпустил вас тогда на берег? Почему?

— Нужно было проводить людей, пассажиров.

— А кто-нибудь из этих людей раньше бывал на том берегу? Геологи, скажем…

— Да.

— А вы бывали?

— Нет, — сказал Илья. — И все же я решился сопровождать…

Но командир не дал ему договорить.

— Почему же вы не вернулись на корабль? Пурга?.. А на другой, на третий день? Ведь вас могли проводить наши охотники, звероловы.

— Видите ли, я заболел… — пробормотал Илья.

Командир прищурил глаза.

— Это правда?

— Неправда, — сказал Асмолов, тоже поднимаясь. — Он объяснял, что его отговорили.

— Понятно, — сказал командир.

Асмолов обернулся к Илье.

— После аварии… сколько еще держался «Дельфин» на воде?

— Минут двадцать… — Надежда снова вернулась к Варичеву.

— А шлюпки? — спросил Асмолов.

— Их унесло штормом.

— Они могли погибнуть?

— Конечно, — сказал Илья и спохватился, — но все-таки…

— Неважно, — сказал Асмолов, и брови его сдвинулись. Теперь он смотрел прямо в глаза Илье.

— Тебя выручил спасательный пояс? Он до сих пор у нас. Ты ждал, значит, пока судно держалось на воде, а на шлюпки не надеялся. И еще, ты хотел доказать капитану: «Ты так думал про меня, а я вон каков».

И Варичев опустил голову. Все планы, тщательно продуманные за эти пять дней, рушил Асмолов.

— Я не знаю человека, который не испытывал бы страха, — сказал Илья. — В тяжелые минуты я решил себя проверить. Мой подвиг мог воодушевить команду.

— Наоборот, — откликнулся командир. — Скорее внушить безнадежность.

— Но я так думал… И вы так думали…

— Мы не знали тебя, а капитан, команда — знали, — сказал Крепняк.

— Я и сейчас верю, что способен на подвиг…

Асмолов скомкал бороду и тяжело опустил руку.

— Нет, — сказал он. — Не способен… Подвиг! Мы-то хорошо знаем это слово. Что сделал ты с Петушком? Ведь он поверил тебе… Сначала преступление, обман, хитрость, лишь бы оттолкнуться, лишь бы выше других взлететь, а потом удача? А у нас каждый способен на подвиг: Марья, Рудой, Крепняк, Серафима, и Петушок — герой, весь народ, если это нужно, способен на подвиг, потому что честные мы, и счастье народа — закон для нас, большевистский закон! Ты ведь о себе только думал… Славы искал… Да чужой дорогой. Что для тебя народ? Главное — твоя слава. А все остальное Пятницы, «матерьял»… Вот почему ты предал. Вот почему вахтенный Алеша в земле спит и ранены товарищи наши… Это уж такое звено, что жизнью ты его не поднимешь… А если так, что же ты для народа?

Стекла задрожали от гула голосов, все до одного рыбаки вскочили с мест, но Варичев поднял руку.

— Я признаю… правильный суд. На этой суровой северной земле я все понял. «Познай самого себя…» — я познал. Я прошу об одном: дайте мне еще одни сутки провести на этой земле, до отхода катера. Я проведу эту ночь в том самом амбаре, где сидел Степан… Амбар уже отстроен… Я подведу итог.

— Ты хочешь уйти? — сказал Рудой.

Варичев вскинул голову.

— Я даю слово… Нет.

Отход катера был назначен на утро, и никто не возражал против просьбы Варичева.

В доме Асмолова долго еще горел свет. Гости рассказывали о последнем походе и, казалось, уже забыли тяжелые дни, так нежданно нагрянувшие на Рыбачье. Но с вечера еще Рудой поставил вахту на причале и дежурство распределил на две недели вперед.

Рыбаки проводили краснофлотцев до самого причала. Командир навестил еще Петушка и подарил ему свои часы. Смущенный и счастливый Степка пожал его крепкую руку.

На причале матросы пели украинскую песню; высокие вербы, могучие тополя и ветер степной звучали в этой песне.

Только поздней ночью утих поселок.

Суда были готовы к выходу в море, и время не ждало, тяжелый лосось уже шел к берегам.

Вахтенным в эту ночь был Николай. Он ходил от причала к поселку, пристально вглядываясь вдаль, останавливался около штабелей досок, сложенных на берегу, поглаживал их рукой. Ему не терпелось — скорей бы отстроить дом. Потом он шел к шхуне, снова и снова осматривал ее и, радостно волнуясь, вспоминал слова Петушка: «Шхуну мы назовем — „Серафима“…»