Алексей Бондин - Рассказы

Я подошел к нему. Смотрю, у ног моего друга лежит великолепный зверек. А Иван Никифорыч самодовольно улыбается и говорит:

— Ха! Как я его, а?.. И не дрыгнул... А смотри-ка, матерый какой! У-у!

Потом он положил зайца на землю, проговорил:

— Покурим.

Мы приставили к пеньку свои ружья и стали завертывать цыгарки. Иван Никифорыч цыгарки завертывал большие, раструбистые, как старинные пистолеты.

Я поднес спичку к его цыгарке, и он, раскуривая, захлопал губами. Заяц в это время вдруг пошевельнулся, поднял голову, вскочил и побежал. Иван Никифорыч скосил глаза на зайца, страшно замычал и, выплюнув цыгарку, крикнул:

— Заяц-то!

А заяц, прибавляя ходу, убегал от нас. Мы оторопели от изумления, потом бросились к ружьям. Иван Никифорыч взвел курок. Чик, чик — осечка. Вскинул я ружье, а заяц мчался уже вне выстрела. Я выстрелил, но бесполезно. Заяц скрылся в лесу. Потом мы видели через прогалину леса, как он пробежал по соседней поляне и скрылся.

Иван Никифорыч неподвижно постоял, проводив зайца взглядом, полным отчаяния. А потом, вздохнув, спросил:

— Что бы это значило?

Меня душил смех, но я сдержался, чтобы не обидеть товарища. А Иван Никифорыч печально произнес:

— Какой же я все-таки несчастный человек...

Мы продолжали свой путь. Иван Никифорыч размышлял вслух:

— Как я радовался, что убил зайца... Убил, и нет его... Вот теперь Маргарита опять поднимется на меня.

Маргаритой он звал свою жену. Это была воинственная женщина, хотя ростом маленькая, сухонькая. Собственно, ее звали не Маргарита, а Татьяна Александровна, но Иван Никифорыч ее звал Маргарита.

В другой раз мы ездили с Иваном Никифорычем на лодке охотиться на уток. Вот едет он на своей лодочке по широкому плесу реки. Едет осторожно, подъезжает к парочке уток — черняди. А я жду на берегу и наблюдаю. Вот подобрался он к уткам на выстрел, вскинул ружье и бабахнул.

Утки сразу замерли. Плавают двумя черными точками. Ну, значит, убил. Подъехал Иван Никифорыч к уткам, подобрал их и спустил в ящик. А ящик, надо сказать, у него был в лодке вместо сиденья. Уложил он уток в этот ящик, сел на него и едет. Подъезжает к берегу, улыбается, кричит мне:

— Ладно я их, и не дрыгнули!.. Хо-хо!..

Подчалил к берегу, вышел и стал затаскивать лодку на берег. Вдруг из ящика одна утка выскочила и улетела. Я кричу:

— Ваня, утки-то у тебя разлетаются!..

А Иван Никифорыч ничего не видит, возится с лодкой. Другая утка тоже вылезла из ящика, посидела секунду, взмахнула крыльями и тоже полетела. Тут Иван Никифорыч заметил, тотчас бросился в лодку за ружьем. Лодка качнулась. Иван Никифорыч как-то неудобно, боком, вывалился из лодки и окунулся в воду. Убедившись, что в ящике у него нет ни одной утки, Иван Никифорыч вышел на берег и печально сказал:

— Все-таки какой я несчастный человек. Было две утки, и не стало ни одной.

Однажды Иван Никифорыч вдруг заговорил о лодке:

— Нужна лодочка.

— У тебя же есть,— сказал я.

— Это не то, что мне требуется.

Дня три он ходил задумчивый, озабоченный. Наконец, сказал:

— Местечко я нашел — малина, а не место. Столько можно уток нагрохать, что не увезешь. Только вот беда в том, что требуется лодка, а лодки там взять негде. Вот приобрести бы лодочку такую маленькую, легонькую и в воде чтобы неглубоко сидела.

— А для чего такая? — спросил я.

— А для того, что ее нужно поднимать вверх по течению километров двадцать пять. С большой лодкой ничего не выйдет. Река бурная, быстрая, перекатов много, а перекаты, что твоя Ниагара... Ай и место я облюбовал... Вот представь себе, вправо русло и влево русло. Вправо новое, чистое, а влево старое —осокой да хвощевиком заросло, что твоя курья. А где эти русла сходятся,— тут заводь. По чистому руслу чернедь шпарит, а по старому — серая, кряковые, чирки. А закрадка высоко — вроде как на полуострове. На заводь так утки и садятся, а взять их невозможно, убьешь, а она по руслу по чистому и поплывет. Бегай по берегу, смотри. Око-то видит, а зуб неймет.

Через некоторое время он повеселел. Улыбается.

— Приходи,— говорит,— ко мне.

— А что у тебя?

— Ну, приходи, увидишь.

Пришел я к нему, смотрю, а во дворе у него — что твоя верфь судостроительная. Иван Никифорыч с засученными рукавами тешет, стружет — мастерит себе лодку. Вижу, выходит у него лодка как лодка, но все-таки больше похожа на большой утюг без ручки. А Иван Никифорыч называет свою лодку — «дредноут».

Когда он окончил работу, вытащил лодку на середину двора, сел в нее, взял в руки весло. Машет веслом, скребет им по земле — воображает, что едет. Я предупредил все-таки: