Леонид Соловьев - Книга юности

Но старик, обуреваемый алчностью, зарвался, обнаглел и был пойман с поличным. Его присудили к штрафу и условно к шести месяцам тюрьмы.

Такое легкое наказание удивило всех, но председатель суда Халифа Ташмухаммедова объяснила, что часть вины нужно возложить на секретаря и милиционера, которые из-за религиозных предрассудков плохо провели свою работу и проглядели обман.

Старик Смыслов был моим первым наставником в охотничьем деле в Андижане, потому я и говорю о нем так подробно. После суда он отошел от кабаньего промысла, передав его сыновьям, а сам открыл на дому в сарайчике оружейную мастерскую.

Со времени суда он очень уважал Халифу и всегда говорил: «Вот ведь и баба и узбечка, а какой имеет разум в своей голове».

Через несколько дней после суда над Смысловым, бродя по базару, я неожиданно оказался свидетелем схватки Халифы с андижанским сатрапом Сааковым.

В ту пору в среднеазиатских городах еще сохранялись комендатуры — отголосок гражданской войны. Басмачи были давно уже разгромлены, распыленные остатки басмаческих банд бродили где-то в горах, не осмеливаясь показываться в долине, давно уж были отменены пропуска и комендантский час, а комендатуры все еще существовали, хотя им делать было решительно нечего — за порядком следила милиция, контрреволюцию пресекала ЧК. Коменданты же изнывали от безделья, олицетворяя собою административную форму, начисто лишенную содержания.

Сааков был именно таким администратором, существующим по инерции, без всякой жизненной необходимости. С грозным насупленным видом, устрашающе пошевеливая черными нафабренными усами, он ходил по улицам, но здесь властвовала милиция, ничего не оставляя на его долю, а в ЧК его попросту не впускали, чтобы не мешал. Он же был преисполнен административного рвения и невыносимо страдал от невозможности приложить его, ибо не имел ни подчиненных, ни подопечных; вдобавок он относился к той породе людей, которые всякую власть, попавшую к ним в руки, рассматривают как личное возвышение над прочими смертными и право на произвол, — словом, он как бы переселился в новую Советскую страну из царской России, да еще дореформенной. Но развернуться ему было негде, и он поневоле довольствовался мелочью — рукоприкладством и поборами. Пусть читатель не удивляется, что рукоприкладчик и вымогатель так долго здравствовал в Андижане: люди тех лет еще хранили в своих душах забитость, унаследованную от царизма. Кроме того, Сааков обирал и бил не всех, а с тонким выбором, поэтому слухи о его подвигах если и доходили до начальства, то стороной и весьма неясно. Помогали ему и какая-то сильная рука в Ташкенте и еще более могучая рука в Москве, он часто намекал в разговорах на свои высокие связи. Только потом выяснилось, что на самом деле у него никаких связей ни в Ташкенте, ни в Москве не было.

Местом своей административной деятельности он избрал окраинную толкучку, где торговали разным старьем. Милиция пренебрегала толкучкой и не установила там своего поста. Сааков властвовал здесь безраздельно, здесь все его знали, все боялись, и никому в голову не приходило подать на него, всесильного и многовластного, жалобу.

Так продолжалось, пока случай не свел его на толкучке с Халифой. Сааков как раз усмотрел нарушение порядка — старик Бурыгин, престарелый царский чиновник, вынес для продажи латунные охотничьи гильзы. В старой выцветшей чиновничьей фуражке с бархатным околышем, хранившим еще отпечатки кокарды, с небритым подбородком и тускло серебрящимися щеками, Бурыгин бродил по базару, держа перед собой на ладони свой товар, позеленевший от времени. Старик вздрогнул, когда перед ним неожиданно вырос Сааков в своих неизменных красных галифе, в белой кавказской папахе, с длинными, устремленными вперед устрашающими усами.

— Разрешение? — грозно возгласил Сааков, возвращаясь мыслями к минувшим годам, когда на продажу и покупку охотничьих гильз действительно требовалось разрешение, что имело целью предотвратить снабжение басмачей боевыми припасами. Но те годы уже давно прошли, а Сааков остался, не продвинувшись ни на шаг вперед к новой жизни.

— Разрешение? — повторил Сааков. Старик слабо пискнул, присел и попытался улизнуть в толпу.

— Что?! — загремел Сааков. — Бежать?! От меня бежать?!

Старик выронил свои гильзы, они покатились по земле.

— Подбирай! Подбирай, говорю!..

Но старик ничего уже не понимал с перепугу и не выполнил приказания; тогда Сааков сгреб его левой рукой за воротник, а правой начал хлестать по щекам, приговаривая: