Андрей Дугинец - Стоход

Немцы, понурив голову, ходили с широкими черными повязками на рукавах и вполголоса говорили о Сталинграде.

Полицаи шептались о том же и, почесывая грешные затылки, украдкой посматривали на лес.

Крестьяне поняли, что наступил перелом в ходе войны, и начали втихомолку готовиться к весеннему севу.

А партизаны, оставив лесные землянки, расположились в глухих, отдаленных от магистральных путей селах, на хуторах. И впервые за войну устроили себе выходной. Вывесили на домах красные флаги, лозунги с кратким, но вразумительным текстом: «Смерть немецким оккупантам!» Плясали под балалайки и гармошки. Пели песни. На ходу сочиняли частушки о Сталинграде.

Все: и люди, и природа, и сам воздух — казалось наполненным звонким победоносным — Сталинград.

В отряде «Смерть фашизму!» теперь было около двухсот человек. Расположившись в селе Вулька и на окружавших его хуторах, партизаны готовились к крупным диверсиям на железной дороге.

На улицах села снег растаял, несмотря на глубокую осень, дома украсились красными полотнищами и венками из еловых веток. Казалось, что село празднует Первое мая. Не хватает только зеленой травы да цветов.

Во всю ширь улицы идут хороводы девушек и парней. Почти все с оружием за плечами. Поют, пляшут.

Веселье возрастало, когда с заданий возвращались группы подрывников и разведчиков.

— Особая сибирская дивизия! — приветственно кричит кто-то.

— Качать всю дивизию!

— Качать, качать!

И на середине улицы высоко над толпой взлетают вверх маленький, щуплый дедусь, четырнадцатилетний подросток и лет девяти конопатая девочка Люся.

Дед и его нареченные внуки были любимцами отряда. Они втроем ходили по городам и делали что-то, известное только им самим да командиру. Дед то под видом нищего, то под видом святоши проникал в любой город. Устим был связным. А Люся пробиралась в места, совершенно недоступные для взрослых.

Сегодня «сибирская дивизия» привела врача-чеха, шорника-мадьяра и двух пожилых австрийцев.

— Вот вам целый тернационал. Добровольно захотели к нам, — сказал дед, когда его наконец опустили на землю. — Дивизии не грех и отдохнуть. Показывайте, значит, где нам расквартироваться…

В конце села послышалась песня:

— Ермачок! — закричали мальчишки и босиком побежали по холодной грязи вдоль улицы.

Подрывников Ермакова мальчишки узнавали по песням. Никто не пел так залихватски, с такими присвистами да выкрутасами, как Ермачок.

На быстрых, разгоряченных конях из проулка показались всадники. Впереди скакали Ермаков и его помощник Бугров. За ними — подрывники, увешанные трофейным оружием, как цыганки ожерельями. Кто в немецких шинелях и в кудлатых бараньих шапках, кто в свитках или полушубках, кто в зеленых немецких касках. Одеты и обуты кто во что горазд. Но у каждого на голове алая лента — по ней сразу узнаешь партизана.

А последний куплет допели уже сами мальчишки:

И партизаны, и жители села, и взрослые, и дети от души хохотали, глядя на Ермакова, ехавшего впереди своей группы.

В самом командире подрывников не было ничего смешного. Он был в белом полушубке, белых полотняных штанах и в лохматой белой шапке из овчины. Поперек шапки широкой полосой алела лента со звездочкой посередине. И не бородка, очень старившая Ермакова, смешила людей.

Смех вызывал хвост. Черный, задранный вверх телячий хвост, торчавший из-под белого полушубка Ермакова. Когда конь бежал, хвост в такт бегу взмахивал и повиливал. И парень становился похожим на черта из гоголевских повестей.

Ермаков знал, над чем смеются люди, и, когда отряд его остановился, он еще нарочно проскакал по улице, мол, смейтесь, на то и праздник.