Андрей Дугинец - Стоход

— Плохо мне, плохо! — стонал дед.

Гриша наклонился над больным и прошептал:

— Дедушка, выздоравливайте. Вода уже сошла. Наша земля скоро высохнет.

Дед повернул забинтованную голову, лицо его было покрыто синяками, и Гриша узнавал только большие, скорбные глаза. Сейчас эти глаза спрашивали, робко радовались и в то же время боялись. Гриша поспешил все объяснить, чтобы успокоить его.

Выслушав рассказ внука, дед положил руку ему на плечо и тихо проговорил:

— Пожить бы. Увидеть, каким ты вырастешь.

Утром звуки по лесу разносятся далеко, далеко. Но здесь, куда Гриша забрел со стадом, не слышно было ни одного человеческого голоса. Только птицы, да в те поют как-то несмело, словно все время к чему-то прислушиваются. Коровы разбрелись по большой зеленой поляне. Гриша резал лозу, хотел сплести кошик для ловли вьюнов. Вспомнив, что каждое лето дед ловил и сушил на зиму вьюнов, Гриша решил заменить старика в этом деле. Конечно, если стражник поймает с кошиком, хорошего не жди. Но лучше об этом не думать.

Нарезав ровненькой красной лозы, он устроился на высоком пеньке так, чтоб видна была вся поляна, по которой разбрелись коровы.

Вдруг в лесу послышался топот скачущего коня. Потом показалось, что кто-то вскрикнул. Гриша насторожился. Крик больше не повторился. А топот начал быстро удаляться и наконец растаял в лесной глубине.

Но до чуткого слуха Гриши долетел какой-то непонятный, хватающий за сердце звук, словно кто-то плакал.

Прислушался — и вправду плачет. Совсем рядом. Не то в ольховых кустах на полянке, не то за ближними соснами. Гриша пошел на странный звук. На поляне никого. Вошел в лес, теперь показалось, что плач позади. Но вот он прекратился, будто бы тот, кто плакал, тоже прислушивался.

«Заметил меня», — подумал пастушок и замер. Внизу, вокруг себя, ничего не увидел. И стал смотреть вверх, на деревья. Может, это какая-то еще неизвестная ему птичка? На маленьких деревьях ничего не было видно. На большой сосне, поднимавшейся выше всех, деловито постукивал дятел. Склоненная набок зеленая макушка сосны качалась, хотя ветер давно утих. Но Гриша уже знал, что верхушки высоких сосен раскачиваются даже в самую тихую погоду.

Он вышел на просеку и под молодой, склонившейся осиной увидел девочку лет четырнадцати. В стареньком сером в горошек платье, босая. Сидит на сыром пеньке и, положив голову на колени, горько плачет. Перед нею валяется растоптанный черный кошик, сплетенный из молодых дубовых корней. В невысокой траве большими дождевыми каплями синеет рассыпанная черника. Гриша сразу все понял:

— Тебя стражник прихватил?

Девочка вздрогнула и подняла глаза, большие и черные, как ягоды, над которыми она плакала.

— Стражник? — повторил Гриша, кивнув на ягоды.

— У-у-у-гу, — нехотя выговорила девочка.

— Барабак?

— У-у-гу.

— Самый гад из всех панских холуев! Он моего дедушку чуть не до смерти запорол. — Гриша нахмурился, посмотрел в чащу леса, будто где-то тут, за кустом, стоял его заклятый враг. — Я ему этого не забуду…

— А кто твой дедушка? — немного успокоившись, спросила девочка.

— Да тот, что зовут Сибиряком.

— А-а… Я его знаю. Он моей мамке ботинки шил, когда она служанкой у пана работала… Ох, то вам хорошо, вы сами хозяева.

— Какие там хозяева! Ни коня, ни коровы. Только хата, да и та…

— Ну, хоть хата да земля.

— Ковалочек. Теперь есть ковалочек! — с гордостью ответил Гриша. — А ты…

Он не посмел сказать «батрачка». Это слово даже последний бедняк произносил с презрением и страхом. Но девочка, потупив голову, сама сказала просто и привычно:

— Мы батраки. Живем в бараке.

И начала рассказывать, почему пошла за ягодами без «квитка».

— Бронь боже! Я б ни за что не пошла, когда б мама не болела, — говорила она и жестом взрослой горемычной женщины поправляла выбившиеся из-под платка иссиня-черные, вьющиеся на висках волосы. — Мама болеет. Денег нет, а надо лекарство купить.

— А отец тоже в батра… у пана работает? Девочка отрицательно покачала головой.

— Его совсем нету. Давно уже нету.

— А мама когда заболела?

— Тоже давно, а с осени стало хуже: Барабак ударил ее палкой по спине.

— Палкой по спине?! Да что он, сдурел? Я даже коров не бью палкой! Хворостиной и то жалко, хоть они и панские. За что же он?

— Копали панскую картошку. И он нашел после матери две картошинки в земле. Вот такусенькие, — девочка показала кончик своего пальца.

— Его самого бы этой палкой! — сцепив зубы, процедил Гриша. — А ты чья?