Андрей Дугинец - Стоход

— В Бресте я открыла такое заведеньице. Соответственно его обставила. И уже подобрала десяток дикарочек, отмыла, откормила ну и научила… уму-разуму…

— А пани такому уму-разуму может научить даже опытную красотку, — подмигнув на слове «такому», вкрадчиво протянул Шелеп.

— Будете в Бресте, задумаете поразвлечься с девочками, милости прошу… Вы убедитесь, что не ошиблись в моих способностях из ничего делать настоящих женщин. Ведь пан понимает, что быть женщиной — это большое искусство.

— О-о да!

— Вот вам адресок, — Ганночка положила перед Шелепом свою визитную карточку. — В моем заведении полный покой и порядок. А ночью, когда в гости приходят господа офицеры, выставляется охрана. Все честь честью. Правда, стоило мне это… — Ганночка тяжело вздохнула. — Даже не знаю, окупятся ли все мои расходы и заботы.

— О, я в этом не сомневаюсь! Милостива пани не из тех, кто обсчитывается!

— Э-э, пан Су… — Ганночка спохватилась и поправилась: — Пан голова, вы не знаете всех неожиданностей этого сложного дела. Я вон одну лапотницу целый месяц откармливала, отмывала. Только на духи да кремы истратила целую тысячу… Готовила для одного генерала. А пришло время выйти к гостю, она, подлюка, удавилась. Мало того, что все мои расходы как в воду канули, так гость этот так рассвирепел, думала, тут же пристрелит меня или закроет заведение. Вот вам обратная сторона этого, на первый взгляд, выгодного и верного дела. Ну, а теперь скажу, зачем ехала к вам.

— Парочку красивых дикарочек, — догадался Шелеп.

— Я же говорила, с вами легко делать большие дела, вы человек необычайно благоразумный! — еще раз похвалила Ганночка. — А главное, у вас вкус. Вы настоящий мужчина, это видно даже по тому, каких подобрали вы девушек в управу. Вот хотя бы ваша секретарша, как ее, Олеся?

— Да, Олеся, — глотая что-то вдруг застрявшее в горле, подтвердил Шелеп и с затаенным страхом глянул па безучастно сидящего немца, и не так на него самого, как на его форму и целую дюжину орденов. — Но у нас есть получше. Это мы вам…

— Вы что, Олесю куда-то услали? — продолжала Ганночка свое. — Вы ее нам все-таки покажите…

— О-о, пани! — молитвенно сложив руки па груди, протянул Шелеп. — Вы хотите меня на старости совсем обездолить.

— А-а, — снисходительно ухмыльнулась Ганночка и тоже почему-то глянула на своего шефа. — Понимаю, понимаю: пан бережет этот болотный цветочек для себя. Ну что ж, нет граблей, которые гребли бы от себя, а все к себе… — Ганночка вдруг угрожающе посерьезнела: — Вот она, ваша готовность служить новой власти! — И она резко встала.

— Милость пани! Одну минуточку, — вскочил Шелеп, сразу превратившись в прежнего угодливого пана Суету. — Милость пани, мы же свои люди, сговоримся без вмешательства наших… почтеннейших господ! Конечно сговоримся. Все это суета. Все суета сует! — Вдруг его осенила счастливая мысль, и он заговорил неторопливо и внешне спокойно: — Видите ли, милость пани, вам известно, что всю жизнь я живу в одиночестве. Ни кола, ни двора, ни теплого угла…

— На все разговоры у нас остается семь минут, — нетерпеливо перебила Ганночка. — Сами знаете, немцы умеют ценить время.

— Гнездышко. Свое гнездышко я хотел свить на старость! — умоляюще заговорил Шелеп. — Я женился на Олесе.

Ганночка нарочито громко расхохоталась и, сняв прозрачную перчатку, начала обмахиваться ею, как веером. А хозяин продолжал скороговоркой:

— В воскресенье свадьба назначена. Очень прошу оказать честь, милость пани, с господином…

— Короче говоря, мы с бароном зря гнали машину в такую даль! — Ганночка особо подчеркнула титул фашиста.

Голова подбежал к ней и заговорщически зашептал:

— Милость пани, еще два слова! Только два слова. Вчера привезли семью евреев. Завтра расстреляют. Семья интеллигентная.

— Ну и что же? — Ганночка брезгливо скривила толстые, густо накрашенные губы.

— Так вот у того еврея дочка. У-ух!..

— Вы очумели, пан Суета! — уже не стесняясь, Ганночка назвала его по-уличному. — Если барон узнает, кого вы ему предлагаете, да он вас тут же…

Шелеп побелел и залепетал:

— Не знал, милость пани! Не знал! Сбит с толку. Слышал, что господа немецкие офицеры в таких делах красивыми евреечками не брезгуют. Впрочем, что я плету своим дурным языком. Прости меня господи! Не судите, да не судимы будете!

— Вы все такой же набожный.

— Как же! Как же, милпани! Без бога ни до порога, — подхватил Шелеп, вплотную подходя к Ганночке и загораживая собою немца. — Но вы посмотрите, милпани, что то за евреечка. Во-первых, блондиночка. Одним словом, кудри золотые, как у типичной немки. Глаза, что небо вечером, темно-синие. Утонешь!