Андрей Дугинец - Стоход

— Так и бэнде: немцы раз-раз и — в Москву!

— Ха! Так еще только бэнде? — передразнила Козолупиха. — А ты ж говорил, что они уже там, в Москве!

— Попался! — радостно закричали мальчишки.

А взрослые дружно засмеялись.

И это была, пожалуй, первая веселая минутка на улице Морочны за полмесяца войны.

А Барабак, усмехнувшись, гнул свое:

— Цо за вояки из таких, как те четыре быдла, цо вы орлами величаете? Бегут они от первого выстрела, как овцы от волчьего воя.

— Брешешь! Не бегут! — подался вперед бандурист. — Не боятся даже танков! Зубами держатся за свою землю. Может, не поверил бы другому, так сам видел. Восьмеро наших хлопцев целый день держали мост на Случе. А немцев было что мошкары перед дождем!

— Цо ты плетешь, дедко!

— А знаешь ты, панский блюдолиз, что немцы еще Бреста не взяли?! — вскипел бандурист. — А за Ковелем еще целый полк пограничников стоит как стоял! По горло в земле, а стоят солдаты! Ни танками, ни самолетами — ничем не могут их взять твои гитлеряки!

Барабак почувствовал, что атмосфера накаляется, и бочком, бочком выбрался из толпы. А дед спокойно продолжал:

— От еще в тот вечер, как наши вакуировались, подумал я себе: «Чего мне оставаться в этих болотах? За век свой я чуть не всю Россию обошел. Видел тыщи всяких городов, а чтоб умирать в каком-то там Тынном от руки вшивого прусака? Та пропади он пропадом! У меня ж внук в Хабаровском крае пограничником. Зять добровольцем на фронте. Внучка в Красной Армии хилургом. А я тут?.. Нет, и я пойду». Так от же, собрался я, положил в вереньку постолы про запас. Ковалок хлеба. Взял свою бандуру… Ее я не могу оставить, потому как играл на ней самому батькови Миколе Щорсу.

— Эх ты-ы! — раздался восторженный мальчишечий возглас. — Щорса видел!

— А как же! Очень даже много раз видел. Сам я был тогда уже таким старым, как и теперь: не брали воякой. Ну, то я учил партизанов метко стрелять. Когда-то ж я Георгия носил за меткую стрельбу. Был первым стрелком в гвардейском полку его императорского величества. Вот уже старая голова и не помнит, какой тогда царь был императором всей Руси. Много их прошло на моем веку. Так вот слушайте ж. Пошел я прямо на восход и догнал наших вакуированных около моста через Случь. Выхожу из ольшаника, вижу: на мосту подводы с детьми, видно, из детдома — все одинаково одетые. А уже ж совсем развиднелось. Солнце вот-вот покажется. Пташки в лесу поют себе. Им что…

Заметили меня дети, зовут: «Садись, дедусь, подъедешь». А я ж-таки пристал: всю ночь шел лесом. И рад, что случай подъехать попадается. Спешу. Да только вышел на дорогу, а оно как ахнет! Антилерия, значит. Я — назад, в ольшаник. Откуда и сила взялась! Залез в самую гущу и лежу. Передо мною и мост, и дорога, и яма от снаряда, и окопы около дороги — все как на ладони… Потом опять ахнуло, совсем рядом. Снаряды полетели один за другим. Но все больше в воду да на тот берег. Видно, немец хотел только разогнать красноармейцев да добровольцев, охранявших мост, а самого моста не трогать.

Потом утихло. Я уже высунулся, хотел перебежать через мост, да чую, что-то ревет, приближается, скрежещет. Я так и прилип до земли, как червяк. По спине будто холодными граблями кто-то проскреб. Ну, думаю, налетят теперь и — крышка! А оно и не самолеты, а танки.

Так я и увидел на старости немецкую танку. Чтоб ее никогда больше не увидел тот, кто ее смастерил!

Высунулся из-за лесочка целый сарай из железа. Один, другой да сразу три. Зеленые, и у каждой танки на боку черный крест. Подползли они к мосту — и пошло, и пошло! Что они там творили, супостаты! На мосту было больше ж детей, чем взрослых. Все ж старались скорей переправить за речку деток. А гитлеряки садят из пулеметов прямо по бричкам. Глянул я: а в речке вода красная, с моста кровь ручьями.

Бабы, слушавшие рассказ бандуриста, рыдали, прикрывая рты передниками или концами платков. А мужики хмурились и все злобней дымили цигарками.

— Собирался я уже березнячком назад уползти, да слышу, у моста: бах-ба-бах! Ну, думаю, чего уж тут бахать. Я ж хорошо приметил, что в окопах по эту и по ту сторону дороги засело всего-навсего восемь наших солдат и двое цивильных. Видно, добровольцы.

Был у них один хлопчик. Совсем не военный. В руках — автомат, а за плечами какая-то коробочка. Наверно, скрипка.

— Может, наш Гриша? — рванувшись к отцу, проговорила Оляна и прижала руку к сердцу.

— То совсем по другой дороге, — возразил Конон Захарович. — Не расстраивайся понапрасну!