Мария Костоглодова - Это было только вчера...

Кто они — эти русские? Что за люди? Некогда он знавал одну. Прелестное своеобразное существо. В его почтенном семействе все звали ее Катрин. Вспоминая о России, она менялась в лице. «Неужели цивилизованная Германия вам менее по душе, чем варварская Россия?» — поинтересовался он. Катрин качнула своей хорошенькой головкой: «Что бы сказали вы, Курт, если бы вас оторвали от Франкфурта?» Сейчас бы он сказал, что это свинство. Свинство, когда сугубо гражданский человек — историк и философ — становится военным, колесит по городам чужой страны, восстанавливает мосты, и тут же теряет их и ждет неприятного разговора с генералом Келлером.

Зандэ вздохнул, отодвинул подальше от глаз обольстительную статуэтку, еще раз прочитал доставленную ему листовку, позвонил:

— Пригласите Вольскую.

С бывшей княгиней он должен был поговорить еще вчера, но его вызвали к генералу, под рукой, как всегда, оказался Шрихтер, и Зандэ, не желая пока передавать княгиню в СДЦ-6 (так здесь именовалось гестапо), поручил «прощупать» задержанную Шрихтеру. Шрихтер доложил, что у него Вольская не вызвала подозрений. Но именно поэтому Зандэ с предубеждением думал о княгине. Если местный полицейский опознал в ней некую Иванову, прав полицейский, а не золотозубый херувим Шрихтер, хватающийся за все на свете — будь то контроль за восстановлением моста, расстрел на кладбище или допрос подозреваемых.

Вошла женщина. Она небрежно кивнула, села, не дождавшись приглашения, заговорила по-немецки, сильно грассируя:

— Примите мои претензии, господин комендант! О возвращении на родину я мечтала всю жизнь. Здесь — мои земли, мои владения. Большевики, отняв их, сделали меня эмигранткой. Германия заменила мне родину. Но как только появилась возможность вернуть свое, сами понимаете, я воспользовалась… Представьте: продвигается доблестная немецкая армия, продвигаюсь я. Жду волнующей минуты — припасть к земле, по которой ступала в юности. Припадаю. И что же? Какому-то мужику, негодяю, преступнику приходит в голову, что я похожа на бог знает кого, и он арестовывает меня. Не абсурд?

Зандэ согласился:

— Абсурд!

— Вот видите… — Княгиня обмахивала разгоряченное лицо платочком.

Он спросил, откуда она знает, что человек, задержавший ее, — преступник. Она презрительно рассмеялась:

— Он выложил это в первую же секунду нашего печального знакомства. Разрешите закурить?

Зандэ смотрел, как она курила, пуская в сторону кольца дыма, и не спешил с вопросами. Вопрос задала княгиня.

— Простите, ваше имя — Курт?

Он сухо ответил «да», удивляясь ее бесцеремонности.

— Я так и подумала, услышав от очаровательного Шрихтера вашу фамилию. Курт Зандэ из Франкфурта! У русских говорят: «Гора с горою не сходится, а человек с человеком…»

Он не скрыл удивления. Она его знает? Откуда?

Бывшая княгиня защебетала. Помнит ли господин комендант русскую девушку Катрин? У нее были короткие стриженые волосы и белые-белые зубы. Не то в двадцать втором, не то в двадцать третьем году она жила у Зандэ. О, с какой любовью она вспоминала гостеприимную фрау Эльзу, ее умного, скромнейшего сына Курта! Если память ей не изменяет, между Катрин и Куртом намечался роман?

Вольская лукаво рассмеялась, тонкие дуги ее бровей вспорхнули кверху.

Зандэ улыбнулся, провел ладонью по редеющим волосам:

— Как близко вы знали Катрин?

— Она была моей гостьей в Цюрихе. Ее привез русский ученый Швидко. Помнится, Катрин рассказывала, что с этим богатырем ее познакомили вы. Катрин очень скучала по России и ухватилась за первую возможность возвратиться. У меня такой возможности не было.

Княгиня погасила о пепельницу папиросу, грустно, не кокетничая и не жеманясь, продолжала:

— Я была и старше, и некрасива. К тому же, княжеского рода. А она из простолюдинов. Скажите, вы потому и не женились на ней, что она из простолюдинов?

Зандэ не ответил, предложил княгине чашку чая. Уютно расположившись за низеньким столиком в удобных невысоких креслицах, которые Зандэ возил за собою, они оживленно беседовали, вспоминая добрые старые времена. То, что Вольская знала о его первом увлечении — о милейшей Катрин, было пропуском в его душу, давало возможность отвлечься от мрачных мыслей, рождавшихся в связи с предстоящим объяснением у генерала Келлера. Он не забывал о том, что один из полицейских принял княгиню за блюстительницу советских законов, но уже слабо верил в это, так не похожа была сидящая перед ним женщина на особу из советского мира. И все же, страхуясь, он снова возобновил разговор о полицейском, о его галлюцинации.