Мария Костоглодова - Это было только вчера...

— Золотов!

Славка медленно опустил с нар ноги, придал лицу безмятежное выражение. Все труднее было играть роль, которую ему навязывал неписаный воровской закон.

Модест Аверьянович внимательно следил за Золотовым. Слишком спокоен. Что это — черта характера? Натренированная воля? Глаза усталые. От однообразия допросов? Или от напряжения нервов, борьбы с собой? Чего-то он явно боится. Чего? Откровенного разговора не получается. Пойти напрямик?

— Вы знаете Монгола?

Короткая вспышка в глазах, и снова прежняя спокойная темнота.

— Нет, не знаю.

Но пальцы зажали погасшую папиросу. Пальцы насторожились, ждут.

— Из цеха ковкого чугуна сегодня приходили рабочие. Почему вы отказались с ними встретиться?

— Не терплю надгробных речей.

Губы кривит усмешка, в голосе — раздражение. Против кого? Против людей, не согласившихся верить в его преступность? Против себя?

— Сколько вам было лет, когда умерли родители?

— Девять.

— У вас был еще брат?

— Да.

— Где он?

— Тоже умер.

Смятый окурок щелчком отправляется в урну. Резкое движение, очевидно, необходимо, чтобы отвлечь себя от каких-то ненужных мыслей. От каких?

Вопрос за вопросом… Но ни одного — об ограблении ювелирного магазина, о Марусе. А Славка-то ждет их, на них готовился отвечать. Он не понимает, куда гнет начальник, ему не по себе. Неужели Монгол засыпался? Быть того не может. Монгол заколдованный. Милиция наслышана о нем, ищет, да руки коротки. Живым Монгол не дастся.

— Разрешите вопросик?

— Пожалуйста.

— Раньше начугром был некий Гуров. Его что — сняли?

— Вы хотели сказать, начальником уголовного розыска? Да, был товарищ Гуров. Его перевели на другую работу.

— Хорош был паря. Нашего брата понимал — с лету.

Человека прежде всего выдает взгляд. Нужно большое искусство, чтобы не выдать себя взглядом. Славкины глаза сейчас ненавидели. Кого?

— Рабочие просили передать: формовка деталей культиватора по новому методу позволила вдвое увеличить их выпуск.

— Н-ну?

Радость перебороть труднее. Радость, как бурный поток…

Лицо Славки покрылось красными пятнами.

— Здорово!

Не дай бог, как любил повторять Менжинский, произнести в такую минуту что-либо не к месту, подсунуть добренькую фразочку: «А в этом — твоя заслуга, Золотов!». Молчи. Смотри в посветлевшие глаза и делай выводы. Возможность увидеть настоящее лицо может не повториться. Молчи и делай выводы.

Модест Аверьянович протер подоконники, полил цветы, заменил тяжелую скатерть неопределенного серо-зеленого цвета льняной белой, ловким движением поставил на стол тарелки, шампанское, шпроты. Он откровенно радовался тому, что проведет несколько часов с Юлей Ивановой и Игорем. Он не обманывал себя: Юля, вероятно, также готовится к встрече с ним и ждет ее, и волнуется, надо сделать все от него зависящее, чтобы ей у него было хорошо.

— Игорь, перестань изображать индейцев. Напугаешь Юлию Андреевну, она не решится позвонить.

Она позвонила.

— За мной, ягуары! — спрыгнув с дивана и потрясая самодельным копьем, еще истошнее заорал Игорь. — Впускай ее! — командирским тоном приказал он отцу.

Модест Аверьянович обвязал чалмою вокруг головы полотенце, низко кланяясь, впустил Юлию Андреевну.

— Ваш пропуск в нашу страну, — наставил на нее копье Игорь.

— Пожалуйста, — Юлия Андреевна протянула ему трамвайный билет.

— Да станет для вас дом этот самым уютным во всей Вселенной, о госпожа моя! — поднося руки Юлии к губам, произнес, поддерживая начатую сыном игру, Модест Аверьянович.

Несмотря на полумрак прихожей, он увидел, как вспыхнуло лицо Юлии. Конечно же, он не ошибся: она готовилась к встрече с ним. На ней были сиреневое крепдешиновое платье («Юлька сбросила кофту английского покроя!»), черные лодочки (в лодочках — по снегу!), на руке висела крохотная замшевая сумочка.

— Я благодарен тебе, что пришла, Юленька! Садись. Мы с Игорем умираем от голода. Сейчас будем ужинать.

— Помочь тебе? — швырнув на диван сумочку, спросила Юлия Андреевна.

— Не нужно. У меня все готово.

Выкладывая на тарелки сыр и ветчину, он наблюдал из кухни за Юлией. Он всегда ценил ее отличный характер — в меру строгий и мягкий, ее волю, ум, доброту. Она была своей, надежной, с нею можно было о чем угодно говорить, не боясь, что ты будешь непонят.

— Юленька! Иван Куликов-Красное Солнышко и Виктор Шерстобитов просили тебе нижайше кланяться.