Мария Костоглодова - Это было только вчера...

Юлия Андреевна тряхнула ветку акации, им на головы свалились снежные комья. Модест Аверьянович улыбнулся, погладил ее руку. А она с гордостью подумала, что годы изменили Шерстобитова, Куликова, кого угодно, но не его, Модеста. Такой же! Такой, как много лет назад.

— Ты говорил с Золотовым? — спросила она.

— Да. Дважды. Не признался.

Тревога, не менее сильная, чем та, с которой он рассказывал о друзьях юности, проступила в его голосе.

Они долго бродили по городу. Все реже попадались прохожие. Гасли огни в домах. Не хотелось прощаться. Кто знает, когда еще выдастся возможность идти с Модестом рука к руке? Юлия Андреевна столько лет ждала этого вечера, этой ночи. Как же прервать короткое счастье сухим прощанием? Она не обольщала себя надеждами. Модест не для нее. Пройдет время, он сойдется с женой. У них сын. Сын и соединит отца с матерью. Сам Модест, пожалуй, чувствовал себя в родном городе, как в бухте, где шлюпка пережидает шторм. Но сегодня он с ней, большего ей и не надо. Однако, представив, каким тяжелым был его день, как редко, должно быть, удается ему поспать вдосталь, она заторопилась:

— Прибавим шагу, товарищ Сущенко! Надеюсь, ты не намерен ночевать на снегу?

— В такую ночь — не грех.

Но он не стал ее уговаривать: «Походим еще».

У своего дома Юлия Андреевна переобулась в лодочки, возвратила Модесту сапоги:

— Спасибо. Теплые.

— Как мое отношение к тебе.

Модест Аверьянович поцеловал ее ладонь. Юлия Андреевна благодарно дотронулась рукой до его лба, и тут же застыдилась того, что выдала себя. Когда человеку подходит к сорока, смешно обнажать чувства. Он благодарил ее за вечер, просил приходить, звонить, в общем, не забывать. Она кивала: «Да, да. Буду приходить, звонить», — а сама думала, что не придет больше и не позвонит: нечего растравлять утихшее.

Возвратившись домой, Модест Аверьянович заглянул в комнату сына. Тот спал, безмятежно забросив за голову прозрачные, худые руки. Впервые с того дня, как он увез Игоря от матери, он ощутил тревогу: сможет ли один при своей загруженности поднять мальчишку, сделать его настоящим человеком? Он подумал о Юлии: вот-де хорошо бы ввести ее в этот дом хозяйкой. Но разумные мысли лениво промелькнули, оставив спокойным сердце. Он подогрел воду, перемыл посуду, сел за письменный стол. Каким бы поздним ни был час, он не ложился, не просмотрев почты.

Газеты сообщали об успехах Гитлера в Польше. В поразительно короткий срок оккупирована еще одна страна.

Модест Аверьянович задумался. Чем кончится головокружительный взлет немецкого божка? Похоже, Гитлер рвется к большой власти — власти над миром.

Без видимой связи Сущенко подумал о Шерстобитове: «Зачем Виктору понадобилось съесть Куликова?» И то, что мысли о Шерстобитове перекрестились с мыслями о Гитлере, Модест Аверьянович счел не лишенным основания. Людей, одержимых манией величия, эгоистов нельзя облекать властью. Они могут принести много бед. Властью облекать можно лишь умную голову, щедрую, бескорыстную душу.

Модест Аверьянович прикрыл глаза.

Когда уголовный розыск именовался еще центророзыском и входил в ВЧК, ему довелось работать бок о бок с Менжинским. Поразительное влияние оказывал этот человек на всех, кто с ним сталкивался. Сущенко считал для себя огромным везением учиться у него человечности, доброте, умению анализировать события. Такой натренированной памяти Модест Аверьянович ни у кого не встречал. Такого удивительного чутья ко всяческого рода несправедливостям!

Однажды при Сущенко Менжинскому принесли телеграмму из Ростова. В ней сообщалось, что группа кубанских казаков устроила контрреволюционную демонстрацию, готовит восстание, за что и арестована. Менжинский прочитал телеграмму, нахмурился, протянул ленту Модесту Аверьяновичу:

— Немедленно пригласи сюда начальника ОГПУ Северо-Кавказского края Молчанова. Добро, он в Москве.

Молчанову Менжинский сказал:

— Я не верю в это дело. Прошу разобраться всесторонне и объективно. Скорее всего, казаков придется освободить, а виновных наказать.

Так и случилось.

«Прошу разобраться всесторонне и объективно…»

Что ж! Сущенко всегда старался следовать завету своего учителя, будет ему следовать и впредь. Он разберется всесторонне и объективно, чего хочет, например, от Куликова Шерстобитов. Он не позволит акуле проглотить малька. Иван, прежний Иван, потерял себя. Его надо поставить на ноги.