Владимир Санин - Старые друзья

— А что нам с Андрюшкой останется? — с негодованием спросил я.

— Ты еще найдешь, — с уверенностью сказал Вася.

— Ты везучий, — льстиво добавил Костя.

Я показал им фигу — жест, который на всех языках означает несогласие с мнением предыдущего оратора. Вася обиделся и заявил, что ему плевать на мою трешку, а Костя, используя тактический промах соперника, тут же подсчитал, что теперь мне, Андрюшке и ему достанется по рублю, и если я свой рубль ему одолжу, он купит свою дурацкую палку.

После шумного спора было решено истратить всю трешку на конфеты и пачку папирос. Я вытащил оттаявшую купюру из-за пазухи и… раздалось горестное «ах!» — свидетельство полного крушения надежд. Как писал Лермонтов:

…дважды из груди одной Не вылетает крик такой.

То, что я принял за трешку, оказалось одной из ее половин. Соответственно упали и мои акции: из благодетеля человечества я сразу же опустился до уровня гнусного обманщика и проходимца. От моей популярности не осталось и следа. Вася и Костя, которые минуту назад обращались со мной бережно и почтительно, как с фарфоровым сервизом, осыпали меня грудой насмешек. Что ж, популярность — вообще штука довольно нестойкая: достигать ее можно всю жизнь, а потерять в одно мгновение.

Надеясь на чудо, мы перепахали весь снег, но нашли только почерневшую кость, которой Вася посоветовал мне подавиться. Поругиваясь на ходу, мы отправились в сберкассу, где, по словам Кости, меняют порванные деньги на новые. В сберкассе нас встретили не так, как встречают дорогих гостей. То, что кассир грубый мужчина в железных очках, посоветовал нам сделать с огрызком трешки, сильно противоречило использованию денег по их прямому назначению. Из магазина, куда мы сунулись с аналогичным предложением, нас вытолкали в шею. Дело кончилось тем, что Костя выменял кусок трешки на четыре папиросы «Беломор», причем киоскер имел нахальство заявить, что эта операция ставит его на грань банкротства. Физиономия у него, однако, была весьма довольная.

Андрюшкину беломорину я спрятал в карман, и мы с горя закурили, спрятавшись в подворотне. Я читал, что грех всегда сладок, но от первой в жизни папиросы нас с Васей едва не вывернуло наизнанку. Костя, который лихо пускал кольца, обозвал нас маменькиными сыночками и посоветовал положить снегу под дых. Я сунул комок снега за пазуху, и нащупал на животе какую-то бумажку. Еще не веря страшной догадке, вытащил бумажку на божий свет, и…

Лермонтов ошибался. Дважды из груди одной все-таки вылетает крик такой. Я убежден, что ни одной половине трешки на земле не доставалось столько справедливых проклятий. Мы бросились к киоскеру, но не тут-то было. Тертый калач, он сразу сообразил, в чем дело, и не соглашался выпустить добычу из своих цепких лап ни за какие сокровища. Зато из чувства искренней к нам симпатии, как заявил этот прохвост, он готов приобрести вторую половину трешки — на тех же кабальных условиях.

Схваченные за горло железной рукой эксплуататора, мы взяли еще четыре папиросы и пошли, солнцем палимы.

На этом можно было бы закончить историю о трешке, если бы на ней не висело проклятие.

Из нескольких тысяч курильщиков нашей окраины Костя, чтобы прикурить, выбрал самого достойного. Эта честь выпала Василию Матвеичу, директору нашей школы. Пока Костя прикладывался к огоньку, Василий Матвеич добрым отеческим взглядом смотрел на нас, впавших в столбняк преступников с лихо торчащими изо рта папиросами, потом погладил по голове впавшего в столбняк Костю и ласково попросил пригласить к нему для беседы наших родителей. Он так опасался, что в сутолоке будней мы можем запамятовать его просьбу, что на всякий случай переписал наши фамилии. Должен сказать, что беседа состоялась, и ее выводы мы ощущали на своих грешных шкурах недели две.

Кроме того, я сделал выводы и для себя лично. Разумеется, не сразу после истории с трешкой, а в процессе накопления жизненного опыта. Я понял, что деньги приносят больше разочарований, чем радости. В этом меня убедили Стивенсон и Лондон, Бальзак и Золя, которые показали, что гоняться за деньгами столь же бесперспективно, как за собственной тенью: все равно поймаешь одну иллюзию. Будь я верующим, то подумал бы, наверное, что бог дал людям деньги, чтобы смертные легче осознавали иллюзорность своего бытия, и что в деньгах нет ничего сверхъестественного, кроме быстроты, с которой они уплывают из наших рук, едва успев появиться.

Кроме того, проучившись два года в институте, я узнал, что когда-нибудь деньги исчезнут, а из золота будет построена показательная общественная уборная. Я был настолько поражен этой перспективой, что решил относиться к деньгам со снисходительной иронией. Так я и поступаю отныне — если позволяет состояние моих финансов. Какое-то количество денег все-таки человеку нужно, и если кто-то считает, что не в деньгах счастье, пусть по совету одного умного человека отдаст их своему соседу.